Шрифт:
Вокруг нищего столпились не только простолюдины: были здесь и богатые молодые люди, и даже знатные дамы. Песеты так и посыпались в подставленную ладонь оборванца; спрятав полную горсть монет к себе за пазуху, он тут же вновь высовывал руку из-под заплатанного плаща.
Так продолжалось минут пять, – а похоронный звон меж тем не умолкал.
Самая любопытная и нетерпеливая сеньорита похлопала бедняка веером по плечу.
– Говори все скорей, – улыбнулась она, показывая дивные белые зубки. – Говори скорей, и я разрешу тебе меня поцеловать.
Все кругом засмеялись, а глаза нищего загорелись несказанной радостью и немыслимым вожделением. Он тут же потянулся губами к девушке. Та отпрянула:
– Потом, потом!
– Потом, сеньорита, вы убежите и посмеетесь надо мной…
– Что же, – сказала она, – ты мне не доверяешь? Так на тебе!
Соблазнительная, грациозная, она очень мило подставила щечку, а Паспуаль – ведь это был не кто иной, как нежный, любвеобильный брат Паспуаль, – прижал руки к груди, обласкал взглядом ушко, трепещущие ноздри, вырез корсета – и вдруг жадно впился в ее губы, как человек, давно забывший сладость поцелуя и теперь лишь на миг получивший возможность вспомнить ее…
– Ну, теперь говори! – хором воскликнули собравшиеся.
– Ладно, любезные друзья. Я расскажу новость вам всем, хотя только одна сеньорита явила мне такую милость… Палач убит. Его жена нынче утром обнаружила рядом с собой полуостывшее тело. Кто-то поразил его кинжалом в самое сердце.
– Но кто же? Кто его убил?
– Вот уж вопрос так вопрос! Откуда мне знать? Никто, кроме полицейских, не заходил к нему днем, никто никогда не заглядывал ночью… Должно быть, сам дьявол решил наконец утащить его в преисподнюю… или Господь Бог помешал палачу казнить невиновного.
Стало слышно, как в карманах щелкают четки.
– Так осужденный невиновен? – спросил кто-то.
– Сам-то я точно не знаю, но слыхал, что он чист перед, Богом и людьми. А если это и вправду так – Пресвятая Богородица и святой Винсент обязательно спасут его в последний момент!
– А ты с ним знаком?
– Я-то? Да нет. А если вы хотите разузнать все поподробнее – вон там стоит одна цыганочка. Она с ним, кажется, водила дружбу. Только что она говорила, что он не испанец.
Нищий указал рукой туда, где якобы стояла цыганка, – и все бросились в ту сторону, сгорая от любопытства.
Оборванец же просто хотел избавиться от слушателей. Они узнали от него, что осужденный невиновен, и эта весть через несколько минут облетит всю площадь. Пока Паспуалю ничего больше не требовалось.
Там, куда наш храбрец направил любопытных, Марикиты давно не было, и он прекрасно это знал. Растолкав плотную толпу, он поспешил встретиться с маленькой цыганкой у самого эшафота. Марикита уже ждала его. Они заговорщицки переглянулись.
– Все хорошо, – шепнул Паспуаль на ухо девушке.
Затем он обменялся взглядами с еще одним человеком, стоявшим неподалеку. Этим человеком был сам палач! Потом Паспуаль тихонько отошел в сторонку. Теперь у него было время подумать о поцелуе, который – даже без всяких просьб – подарила ему одна из первых красавиц Мадрида.
«Вот ведь, – размышлял нормандец, – куда заводит женщин их безумное любопытство! Одно слово – Евины дочери. И своим счастьем я обязан тебе, мой благородный друг, – тебе, которого сейчас вздернут на виду у всей этой толпы… Если ты, старина Кокардас, выпутаешься из этой переделки – какой славной бутылкой отблагодарю я тебя за минутное блаженство, которое ты невольно подарил мне!»
Амабль философствовал! Да и что еще делать у подножья виселицы? Впрочем, как видно, образ сеньориты с алыми, сочными, как гранат, губками не давал ему долго грустить.
«А что бы я рассказал ей за второй поцелуй? – соображал он. – Признался бы, что я сам и убил мадридского палача, чтобы его место мог занять другой человек? Сказал бы, кто этот другой?»
Так все и было. Накануне палачу предложили приличную сумму, попросив подрезать веревку у самой петли, чтобы она держалась на ниточке. Палач согласился и взял деньги, но положиться на него было нельзя. И Паспуаль без колебаний убил его – потому что палач был бесчестным человеком, потому что надо было выручать Кокардаса, потому что так велел Лагардер.
Толпа вдруг стихла. Вдалеке послышались голоса священников, читавших заупокойные молитвы.
Солдаты навели порядок среди зрителей. Паспуаль и Марикита очутились рядом, у самого эшафота. Шаверни стоял в каких-нибудь десяти шагах от них; не подозревая, что они так близко, он посматривал то на помост, то на улицу, откуда должна была появиться процессия.
Да если бы он и углядел помощника учителя фехтования – как узнал бы его в таком жалком нищем? И как заметил бы среди тысяч лиц мордашку маленькой цыганки, которую после Сеговии и видел-то лишь однажды, мельком? А чувствовал ли он, что где-то тут, совсем рядом, находится Лагардер – так же, как и он сам, замаскированный до неузнаваемости?