Судя по разговорам, с некоторого времени замышляют созвать в Версале конгресс немецких монархов. Надеются, что приедет баварский король, и Дельбрюк полагает, что из части исторических комнат дворца можно устроить приличную резиденцию для его величества. Ему замечают на это, что это невозможно, так как большая часть дворца – теперь под лазаретом и в нем царствует тиф. Шеф обедал сегодня у наследного принца и вернулся лишь в 10 часов, после чего еще беседовал с Борнсайдом.

Среда, 12-го октября. Туманный, пасмурный день. Утром переведены два письма английского гусарского генерала и сделаны из них выписки для короля; генерал советует нам запрудить севрским мостом Сену и затопить таким образом Париж. Затем сделано извлечение из донесения одного немецкого иоаннита, выражающего свою признательность бельгийскому населению Булони за обращение с немецкими ранеными. Наконец, написана статья о враждебном положении, принятом ультрамонтанами относительно нас в этой войне. Когда я ее представил шефу, он выразился: «Вы пишете все еще недостаточно вежливо. Вы говорили, что вы мастер пустить в ход едкую насмешку, но здесь только насмешка, а едкости мало. Поступайте наоборот. Вы должны писать политично, но в политике оскорбление не есть цель».

Вечером к канцлеру сумел найти доступ какой-то испанский дипломат, приехавший из Парижа, но которого, так же как и других, обратно не отпускали. Он просидел у него некоторое время. Кое-кому из нас он показался подозрительным. Во время чая приехал Борнсайд. Он хотел уехать в Брюссель, чтобы отвезти находящуюся в Женеве жену. Он передавал, что Шеридан также уезжает в Швейцарию и Италию. Вероятно, американцам здесь нечего делать. Генерал желает сегодня вечером сделать шефу визит. Я отклоняю его, говоря, что канцлер хотя и примет его, чувствуя симпатию к американцам, когда ему доложат о нем, но пусть он обратит внимание на то, что у этого государственного человека времени очень мало. Ему и без того недостает 5–6 часов для своих занятий, так что он принужден сидеть далеко за полночь и сокращать переговоры даже с коронованными особами.

Четверг, 13-го октября. Очень ясное, но ветреное утро, все почти листья были сбиты с деревьев. Было прочитано донесение из Рима; им воспользовались; из происходившего голосования можно сделать заключение, что в Риме нет папистской партии. Можно сказать, как говорится приблизительно в донесении, что вся политическая организация папского государственного строя, которая, будучи в продолжение 1000 лет разобщена с чистым воздухом, при первом прикосновении с ним распалась, как труп. От нее ничего не осталось – ни воспоминания, ни пробела. Голосование, которое должно было происходить по нормам государственного права Италии, имеет цену добровольного выражения мнения, ради которого, не считая эмигрантов, не было принесено ни одной или мало жертв. Что касается желания римлян быть и остаться подданными итальянского короля, то продолжительность его зависит от манеры управлять.

Если судить по письму, отправленному из Сен-Луи 13-го сентября, о настроении немцев в Соединенных Штатах, то там вследствие войны и ее успехов удовлетворенное и усилившееся национальное чувство значительно пересилило республиканизм. «Немец, живущий здесь 20 лет, который прежде был вашим смертельным врагом и чьим идеалом вы теперь стали», немец, не ослепленный республиканской формой, в которую вылилась французская жизнь, воодушевленно взывает к канцлеру: «Вперед, Бисмарк! Ура, Германия! Ура, Вильгельм I, император германский!» Кажется, нашим демократам сначала следовало бы отправляться за границу, если они желают научиться испытывать естественные чувства.

Французы теперь также обращаются к нашему канцлеру, чтобы склонить его к дарованию мира. Но только в другой форме, и к тому же их предложения не согласуются с нашими потребностями. «Un Liegeois» заклинает шефа, au nom de Ihumanité, au nom des veuves et des petits enfants de France et d’Allemagne, victimes de cette affreuse guerre», отозвать Жюля Фавра и «увенчать славу» заключением мира за возмещение военных издержек и срытие крепостей. Eh! Que ne peut on les renverser toutes et anéfutir tous les canons!!! и т. д.

За завтраком Гацфельд представил нам гусарского лейтенанта фон Услара, который пришел с форпоста и рассказал, что парижские форты туда, где он стоит, посылают каждый раз по полдюжине бомб, чуть только заметят голову пруссака или прусского всадника, но почти никогда не причиняют нам вреда. Судя по этому, можно думать, что у них нет недостатка в военных припасах.

В час пошел дождь. Затем я был в замке Petit Trianon. Верхушки дерев идущей вправо отсюда аллеи покрыты были сотнями омел. Мы осмотрели покои королевы Марии-Антуанетты, различные портреты, представляющие ее ребенком, с ее сестрами и королевой, портрет ее супруга, ее старую мебель стиля рококо, ее спальню; добросовестность нашего проводника подвергла нашему осмотру различную другую утварь и посуду.

Вечером меня пять раз звали к министру, так что работы было вдоволь.

Пятница, 14-го октября. До обеда прилежно писал письма. Затем телеграфировал в Лондон и Брюссель относительно ложных заявлений Дюкро в «Liberté». Затем доложил, что генерал Бойе, первый адъютант Базена, приехал из Меца в Версаль для переговоров. Шеф, кажется, ничего не говорил с ним серьезно. Он сказал в бюро: «Какое у нас сегодня число?» «14-е, ваше сиятельство». «Да это день Гохкирха и Иены. Теперь не надо кончать никаких дел». При этом следует заметить, что сегодня пятница.

Во время обеда шеф после недолгого размышления, улыбаясь, заметил: «Я лелею любимую мысль относительно заключения мира. Это – учредить международный суд над теми, кто подстрекал к войне, – над журналами, депутатами, сенаторами, министрами». Абекен прибавил к этому, что Тьер принадлежит сюда непосредственно и даже преимущественно перед другими благодаря своей шовинистской истории консульства и империи. «Император тоже не невинен в этом, как он хочет казаться, – продолжал министр. – Я хотел бы, чтоб было равное число судей от каждой державы: Америки, Англии, России и т. д., причем мы должны быть обвинителями. Может быть, англичане и русские не согласились бы на это, и тогда можно было бы составить суд из наций, которые более всех пострадали, из французских и немецких депутатов». Он заявил далее: «Я читал статью в «Indépendance», которую приписывают Грамону. Он порицает то, что мы не выпустили Наполеона при Седане, и ему не нравится наш поход на Париж; вместо этого следовало бы нам в виде залога занять Эльзас и Лотарингию. Я думал сначала, что это статья Бейста или другого какого-нибудь австрийского друга. Но я все-таки убедился, что автор ее – француз». Он привел основания этого предположения и продолжал: «Он был бы прав, если бы его предположение было справедливо, что мы хотим только денежного вознаграждения, а не Эльзаса. Но все-таки лучше, если мы будем иметь в залоге, кроме Эльзаса, еще и Париж. Если хочешь чего-нибудь основательного, то залог никогда не может быть велик».