За столом у нас было сегодня 13 человек, между прочим доктор Лауер. Вчера вечером приехал офицер с депешей, которая заставила меня потревожить шефа, гулявшего в саду. Сегодня узнали, что было письмо из Парижа, в котором иностранные дипломаты, оставшиеся там, высказывают притязание на право корреспондировать через наши линии и самим получать корреспонденцию. Канцлер, судя по его словам, не захочет признавать этого права. Недавно он дал версальскому мэру утешительное обещание сложить с города наложенную на него контрибуцию в 400 000 франков.

Понедельник, 10-го октября. Рано утром, в восьмом часу, снова слышно было около дюжины выстрелов из тяжелых орудий; Виллишу послышался даже ружейный огонь. Утром два раза меня звали к канцлеру. Позднее он отправился к наследному принцу; у него он остался завтракать. За обедом говорили сначала о беседе короля с Наполеоном в замке Бельвю близ Седана, о которой подробно было сообщено Росселем в «Times», хотя она происходила с глазу на глаз, и о которой сам канцлер знал только, что при этом не было говорено ни слова о политике, как передал король. Затем кто-то, не помню, по какому поводу, завел разговор об опасных и отважных подвигах, и министр рассказал несколько анекдотов о различных отчаянных предприятиях.

«Я помню, – говорил он, – я был в одном обществе, в котором находились и Орловы, в южной Франции около Пуан-де-Гар. Там есть древний римский водопровод, идущий в несколько этажей через долину. Княжна Орлова, женщина живого характера, выразила желание перейти через него. Это была очень узенькая тропинка около канавы, не более полутора фута ширины, а на другой стороне опять возвышалась стена из каменных плит. Было над чем задуматься, но я не мог же допустить, чтобы женщина превзошла меня в храбрости. И мы решились совершить этот подвиг вдвоем. Ее муж пошел, однако, вместе с другими внизу по долине. Некоторое время мы шли по плитам, затем по узкому краю над пропастью в несколько сот футов глубиной. Далее плиты отвалились, и нужно было идти по одной узкой стене. Несколько шагов далее мы снова добрались до плит, но затем – снова неверная стена с ее узкими камнями. Тогда я решился: быстро подошел к ней, схватил ее за руку и спрыгнул с ней в канаву глубиною от 4 до 5 футов. Те, которые находились внизу и которые вдруг потеряли нас из виду, были в ужасном страхе, пока наконец не увидели нас снова наверху».

Другой раз ему пришлось с несколькими спутниками во время путешествия по Швейцарии – если я не ошибаюсь, во время прогулки на Розенлауглетчер, – перебираться через узкий горный хребет. Одна дама и один из ее двух проводников уже перешли. За ними шел француз, потом Бисмарк, а за ним другой проводник. На средине гребня француз сказал: «Je ne peux plus» – и ни за что не хотел идти далее. Я шел непосредственно за ним и спросил проводника: «Что же нам делать?» «Перелезьте через него, потом мы ему просунем палки под мышки и перенесем через хребет». «Очень хорошо, – сказал я, – но я не полезу через него, он чувствует себя нездоровым и в отчаянии схватит меня, и мы оба полетим вниз». «Так вернитесь!» Это было очень трудно, но я попробовал – и мне удалось, а проводник счастливо произвел маневр с альпийскими палками с помощью своего товарища».

Я рассказал мою поездку верхом по злополучному месту к скале Каки между Мегарой и Коринфом. Он испытал еще большую опасность, я уж не помню, где-то в горах. Это тоже было на узком краю горы, около которого с одной стороны идет крутизна, с другой – перпендикулярно зияет пропасть. «Я хотел перейти его с женою по дороге шириною в локоть. На одном месте земля отчасти обвалилась, отчасти нетверда. Я сказал, что пойду вперед по стене, держась за кусты, и исследую это место. Когда я стану твердо на ноги, ты пойдешь за мной. Только что я начинаю исследовать опасное место, как она вдруг подходит ко мне и обнимает меня. Я страшно испугался, но, к счастью, куст выдержал, и мы вышли на твердую почву. Ничто не может меня так рассердить, как если меня испугают».

Вечером шеф позвал меня к себе в комнату, чтобы дать инструкции относительно Гарибальди, который, судя по телеграмме, переехал в Тур и предложил свои услуги французской республике. Затем канцлер продолжал: «Скажите, пожалуйста, с какой стати вы наполняете ваши писания грубыми выходками? Я не знаю дословно телеграммы о… Но и то, что вы недавно писали об ультрамонтанах, отличалось сильными выражениями». Я позволил себе ответить, что могу быть и вежливым, и, если захочу, сумею написать с тонкою насмешкою. «Ну, так пишите тонко, но без насмешки, дипломатически; дипломаты даже при объявлении войны бывают вежливы», – возразил он. В половине десятого снова явился Борнсайд с своим спутником и оставался до половины одиннадцатого у канцлера, который затем дал мне еще поручение. Потом можно было видеть, как он долго бродил по саду при лунном свете, до полуночи, между тем как в стороне Парижа гремели и ревели пушки и раз даже послышался глухой шум как бы от взрыва.

Вторник, 11-го октября. Рано поутру узнали о взрыве прошлой ночью; говорили, будто бы взорвали (мы?) с нашей стороны два моста. Не только в Англии, но и на родине находятся люди, которые горят желанием принять участие своими советами в установлении мира. Сегодня поутру пришло в бюро тяжеловесное письмо из западного Дитмарса, в котором г. Р. «всеподданнейше, с глубочайшим почтением» приносил просьбу похлопотать о напечатании объявления в «Times», которое отклоняло бы французов от «дальнейшего возмущения», для каковой цели он приложил 30 талеров 10 зильбергрошей. В десять часов я мог снова телеграфировать о новой победе: вчера фон дер Танн имел стычку с регулярными французскими войсками, захватил три пушки, до подачи телеграммы взял в плен около 1000 человек и преследовал неприятеля по направлению к Орлеану.

После обеда, как только канцлер предпринял свою обычную прогулку верхом, я быстро пробежал большие залы по той стороне дворца, где находится церковь, и осмотрел увековеченные здесь кистью и резцом «доблестные подвиги Франции», которым, судя по надписи над входной залой, посвящено это крыло здания. Внизу находятся картины, большею частью относящиеся к древней истории Франции, между ними очень хорошие вещи рядом с посредственными произведениями времен Людовика XIV и Наполеона I: битвы, осады и т. п. Наверху – огромные полотняные плоскости, которые Горас Вернэ исписал алжирскими «славами» своих соотечественников, а также и новые картины из эпохи Крымской и Итальянской войн; рядом – мраморные бюсты командовавших тогда генералов. Дни Верта, Меца и Седана, вероятно, не будут фигурировать здесь. Может быть, нам удастся любоваться этим впоследствии, в более свободное время. Но уже сегодня можно заметить, что есть известная система в галерее, и, в общем, она напоминает скорее склад тщеславных и надутых шовинистов, чем художественный музей, где можно было бы встретить великие произведения и насладиться ими.