В какую-то долю секунды перед Семеном встала картина: родное село, окруженное лесом… На площади остановилась машина. Из нее вышел эсэсовец — именно такой, каким их описывают в десятках книг, — долговязый, светловолосый. Приказал Ковальчуку согнать народ… Приволокли отца, один глаз у него был выбит… Ковальчук таскал поленья для костра и все кивал гитлеровцу заискивающе: «Я шнель, шнель, пан…» Полицай схватил отца за воротник, прошипел, скрипнув зубами: «Сейчас я тебя, с-сука, изжарю, будешь знать как раскулачивать!» Но отец, собрав силы, вырвался и закричал: «Скоро наши придут, отомстят за меня. Бейте гадов, товарищи!» Вспыхнул огромный костер… Семену казалось, что огонь жжет его собственное тело, дым выедает глаза, раздирает горло…

Поводья выскользнули из рук Гербова, он сделал неверное движение и полетел через голову коня на землю. Боканов бросился к нему. Но Семен сам поднялся, потирая колено, глянул в сторону бойцов.

— Ушибся? — встревоженно спросил Боканов.

— Ничего. — Гербов выпрямился и тихо сказал: — Товарищ капитан… Только туда не смотрите… Он меня не узнал… Рядом с курсантами, в шеренге бойцов, четвертый справа, стоит полицай Ковальчук, — тот, что сжег моего отца…

— Может быть, ты ошибся, только похож? — тихо спросил Боканов, кладя руку Семена себе на плечо и делая вид, что хочет помочь ему.

— Я ошибиться не могу… Я его из миллиона узнаю!

— Хорошо, успокойся… Я сам сделаю. Ребятам сейчас ничего не говори, пойдем к ним.

Семен пошел, прихрамывая и слегка опираясь на плечо Боканова. Он вполне овладел собой. Товарищи бежали к ним навстречу. Побледневший Ковалев соскочил с коня.

— Сема, ушибся?

— Все в порядке, — успокоил Гербов, виновато улыбаясь. — Легонькое сальтомортале.

— Его окружили товарищи.

— Что же это ты?

— Я вижу — летишь…

— Носки надо глубже в стремя!

— Наоборот, только чуть.

— А лошадь рядом стала, как вкопанная!

— Ло-о-шадь… Кто же боевого коня лошадью называет?

Боканов в это время о чем-то негромко говорил с лейтенантом-кавалеристом, отведя его в сторону. Можно было подумать, что он благодарит за любезный прием.

Вечером Боканов в спальне подошел к Семену.

— Можешь быть спокоен, палач не уйдет от народного суда…

Гербов побледнел, скрипнул зубами.

— Я б… своими руками… — глаза его сверкнули ненавистью.

— Все, что надо, будет сделано, — сказал Боканов и, пожелав спокойной ночи, вышел из спальни.

В субботу после обеда Каменюке сказали, что его вызывает к себе начальник политотдела. «Ну, ясно, поучение читать будет… перевоспитывать!» — подумал Артем и недовольно поморщился. Тем не менее он тотчас же направился к полковнику. Поднялся на второй этаж, заглянул в дверь кабинета, но там было полным-полно офицеров, и Артем решил подождать внизу, в комнате посетителей.

Полковник Зорин в это время говорил офицерам:

— Вы спрашиваете, как воспитывать в детях чувство советского патриотизма и национальной гордости? Конечно, успех определится не тем, сколько раз вы произнесете «патриотизм», «любовь к Родине», а тем, как вы сумеете воспитать в ребятах товарищество, дружбу. Несколько месяцев тому назад Михаил Иванович Калинин собрал в Кремле начальников политотдела Суворовских училищ и говорил нам: «Вы обучайте любви к своей Родине конкретно, — к своему классу, училищу, городу, людям… Если вы им станете говорить, что нужно любить Родину, это будет для них только пустой звук, а вы приучите любить то, что их окружает. И не словами, не лозунгами. Ведь для детей „народ“, „социалистический строй“ — сложные понятия, а надо их сделать близкими, понятными. Обобщения же придут с возрастом».

Зорин помолчал.

— Надо, товарищи, — проникновенно сказал он, — избегать трафарета. Рассказывать ярче, красочней, к политическим беседам готовиться серьезно, обогащать свой язык. Мы ведь политические педагоги! Уверяю вас, время, которое мы затратим на подготовку, полностью окупится.

Отпустив воспитателей, начальник политотдела приоткрыл дверь в коридор, но Каменюки там не оказалось. Зорин с сожалением подумал: «Неужели ушел?» В это время вдалеке послышатся торопливый стук каблуков — бежал Каменюка.

К его большому удивлению, полковник Зорин на официальный доклад как-то по-домашнему улыбнулся и показал на глубокое кресло около своего стола.

— Садись поближе. Я не приказывал являться, а просил передать тебе: мол, если хочет, пусть зайдет, есть одна интересная вещь.

Каменюка подозрительно насторожился и подумал: «С подходом…» Но в кресло сел, и оно ему очень понравилось: спинка высокая, а сиденье пружинит, как в кабине у шофера.

Полковник не спешил показывать «интересную вещь». Его все время отвлекали от Артема: то звонок по телефону — и Зорин отвечал, что на пленум придет, то майор Веденкин, с которым он минут пять говорил о лекции.