Шрифт:
И они все устремились на поиски капитана. Боканова разыскали в боковом фойе.
— Сергей Павлович, — тяжело дыша, заговорила Галинка, — мы…
Володя, чувствуя неловкость, что просят за него, подошел к офицеру.
— Товарищ капитан, — как мог спокойнее, сказал он, — сегодня день рождения Гали. Я и Гербов очень просим вас после выступления разрешить нам пойти…
Воспитатель мгновенно догадался, что предшествовало этой просьбе.
— Конечно, почему же, — сказал он. — Примите и мои поздравления, — обратился Боканов к Галинке.
— Спасибо, — вспыхнула она.
ГЛАВА XX
Утром Гербов вывесил на дверях класса объявление: «Сегодня в 16.00 открытое комсомольское собрание.
Повестка дня:
Что мешает нам в укреплении дружбы и товарищества?»
В назначенный час все суворовцы отделения Боканова были в сборе. В чистоте и порядке, царивших в классе, чувствовалась хозяйская рука Василия Лыкова. Он смастерил красивую рамку для боевого листка, ящичек для мела у доски. Еще вчера приказал Савве Братушкину раздобыть керосину и протереть им парты, «чтобы сияли, как лакированные». Василию же принадлежала идея приспособить за классной доской длинную полку и на ней аккуратно разместить шахматы, музыкальные инструменты, фотоаппарат Снопкова и радиоприемник, еще, правда, не совсем собранный.
В простенке между окнами висел текст воинской присяги, над ним — портрет товарища Сталина, а на задней стене, у выхода из класса, — два акварельных пейзажа Андрея Суркова.
Начальник политотдела сел за парту, потеснив Лыкова и Братушкина, и сразу слился с классом, стараясь ничем не привлекать к себе внимания. Следом за ним в дверь протиснулся Семен Герасимович Гаршев, держа подмышкой распухший портфель.
Недавно Гербов был единственным комсомольцем во всей первой роте, а теперь только в отделении Боканова — девять комсомольцев со стажем от двух до трех месяцев.
К порядку еще не привыкли. При выдвижении кандидатур в президиум некоторые выкрикивали имена с места. Наконец выбрали Гербова, Снопкова и Семена Герасимовича. Занимая место за столом, Гаршев поправил пенсне и добродушно пробурчал: «Старый пионер». Председательствующий Гербов поглядел на Боканова, словно спрашивал: «Можно продолжать?»
Снопков, получив тетрадь для ведения протокола, нерешительно повертел ее в руках. Он начал с того, что столбиком переписал фамилии всех присутствующих, — это заняло первую страницу. Потом спросил шепотом, наклонившись к Семену Герасимовичу:
— Товарищ преподаватель, поля оставлять?
— Оставьте, пожалуй, — неуверенно ответил Гаршев, — это не повредит.
— А что записывать?
— Все, что будут говорить…
— Так я не успею! — испугался Снопков.
— А вы — главное… Возьмите у меня мягкий карандаш, после перепишете начисто.
Доклад делал капитан Боканов. Он привел примеры дружбы великих революционеров, рассказал о значении дружбы и товарищества в Советской стране. Все слушали с большим вниманием.
— Я не стоял бы сейчас перед вами, если бы меня, тяжелораненного, не вынес с поля боя девятнадцатилетний солдат — комсомолец Черкашин. Разрывная пуля раздробила ему пальцы левой руки, но он нашел в себе силы взвалить меня на спину и ползком дотащить до перевязочного пункта…
Капитан сделал небольшую паузу и перешел к более близким примерам:
— Есть в нашем отделении дружные пары. Это хорошо, — никто не отнимает права на личную дружбу. А вот сплоченного коллектива у нас еще нет. Хотите знать, почему? Скажу без скидок «на деликатность»: потому, что Василий Лыков, например, изрядный эгоист. Заболел Савва Братушкин, положили мы его в госпиталь, а в отсутствие Саввы Лыков в спальне занял койку Братушкина — она ближе к печке; и когда Савва возвратился из госпиталя, комсомолец Лыков не пожелал освободить захваченное место.
— Я освобожу! — Василий втянул в плечи короткую шею, чувствуя себя неловко под осуждающими взглядами товарищей.
— Мне записывать в протокол, что Лыков освободит? — тихо спросил у Гаршева Снопков.
Семен Герасимович сделал вид, что не расслышал вопроса, и полез в карман пиджака за носовым платком.
— Я записываю обещание Лыкова, — решительно объявил Снопков.
Все рассмеялись. Снопков обиженно надулся, но все же записал.
— У вас потому еще нет необходимой сплоченности. — продолжал Боканов, что одни, как, например, Геннадий Пашков, любят давать оскорбительные клички и прозвища, называя их «дружеским обливанием», а другие совершенно неверно понимают товарищескую спайку. В прошлый вторник кто-то в зале разбил футбольным мячом оконное стекло. Спрашиваю: «Кто?» Все молчат. Вы скажете: как же товарища выдавать? А я отвечу: у разбившего стекло маловато мужества, и, вместо открытого признания своей вины, он трусливо прячется за спины товарищей, а те его укрывают…
— Я не прячусь, — поднялся с оскорбленным видом Братушкин. — Я уже отложил деньги на покупку стекла.
— В этом случае не деньги важны, — возразил Боканов, — а стремление из ложно понимаемого чувства товарищества выгородить виновного. Прямой комсомольский долг, если друг сбивается с пути, помочь ему, честно и прямо сказать: «Ты не прав!»
Володя Ковалев сидел у окна в своей излюбленной позе — немного боком, засунув левую руку глубоко в карман брюк. Он внимательно, не поднимая глаз, слушал Боканова, но ему мешал какой-то назойливый стук рядом. Володя, досадуя, повернул голову, посмотрел в окно и невольно улыбнулся. Его питомец воробей Гришка, привыкший в этот час получать свою порцию хлебных крошек, выражая недовольство задержкой обеда, долбил клювом раму.