Каледин с Денисовым и ещё тремя казаками, сторожко вошли в дом.

В передней, на диване, не сняв сапог и мундира, спал адъютант командира корпуса, тушистый капитан.

Возле него остановился Денисов со своим земляком Мелиховым, а Каледин и остальные, уже не церемонясь, прошли на половину командира корпуса.

– Ваше Превосходительство, – громко обратился к спящему Каледин.

Генерал недоумённо открыл глаза:

– Что, уже шесть часов?

И оторопел. На него смотрело несколько каких-то привидений, в неведомых ему костюмах.

Для верности – один из них направил карабин прямо в переносицу генералу.

– Ваше Превосходительство, волей, данной мне Государем, Вы пленены. Если… Вы будете вести себя благоразумно, мы не будем стеснять… Вашей свободы.

– В противном случае – не обессудьте, Ваше Превосходительство, придётся бурку на голову – и связать. Выбирайте, – властно бросил Каледин.

Генерал побагровел и начал орать:

– Мальчишка, да я тебя, как ты посмел!

– Воропаев, – громко крикнул он в прихожую.

Оттуда появилась умильная физиономия Денисова:

– Так что, Ваше Превосходительство, не извольте сумлеваться, господин капитан продолжают почивать.

И уже Каледину:

– Ваше благородие, здоровый оказался, не робкого десятка. Вон, как трахнет Мелехова под глаз, у того фингал – во! Связать пришлось. Лежит, мычит.

– Ваше Превосходительство, не вынуждайте меня применить силу, – обратился к генералу вновь Каледин, – я имею на это повеление самого Государя.

– Вы в каком звании?

– Сотник.

– Полагаю, что Вам не быть никогда подъесаулом. Я подчиняюсь обстоятельствам, но, думаю, Государь защитит мою честь, и Вы понесёте заслуженное суровое наказание.

Генерал застегнул мундир на все пуговицы, надел на голову фуражку и пошёл на выход.

Через несколько минут он уже сидел на лошади и эскадрон, ощетинившись заставами, стал выбираться к своим войскам.

Каледин спешил. Он знал, что в шесть утра, а до этого срока оставалось чуть больше часа, происшествие вскроется и условный противник предпримет все меры, чтобы настигнуть смельчаков и освободить своего командира корпуса.

Поэтому казаки шпорили коней и где только было возможно – переходили на галоп.

У переправы через реку они чуть не были раскрыты.

Урядник, начальник караула, оказался дотошным и старым служакой, и всё допытывался у Денисова, кто они и с какой целью следуют в направлении войск условного противника.

К нему подошли ещё три казака и уже стали стаскивать со спины карабины.

– Братцы, не выдай, – крикнул Денисов, и прямо с седла бросился на унтера, казаки сбили с ног его подчинённых. И уже через мгновение – все они лежали крепко связанные прочной верёвкой, спина к спине, попарно.

– Звиняйте, братцы, – просипел Денисов, – на войне и не то может быть.

А вы охолоньте немножко. Скоро вас выручат свои, чую, по следу идут нашему.

Эскадрон Каледина, переправившись на пароме в несколько ходок на противоположный берег, шашками перерубили канаты плота и пустили его по течению реки.

Оставался один рывок до своих. Уже не скрываясь, Каледин приказал пустить измученных коней в намёт.

И только встретившись со своим охранением и назвав пароль, поехали шагом.

Отдадим должное и генералу Люциферову. Будучи крепостником и нередко даже самодуром, он был способен признать своё поражение, восхититься оригинальностью решения других.

И всю дорогу он очень внимательно изучал действия Каледина, видел, конечно же, внимание и любовь подчинённых к своему командиру, подлинное его обожествление.

«Ишь, малец, что-то у себя в корпусе я такого не встретил. И костюмы какие, прямо сливаются с лесом, даже карабины и те в какую-то гадость обмотаны, что и не видно их вовсе.

А рожи, а рожи-то, особенно у этого разбойника, что адъютанта моего вязал. Какой-то сажей или чем он там её вымазал. Чисто леший, но разумно, в сумерках не виден вообще.

Надо себе завести такую команду. Да, но какой конфуз при Государе, как Шаповалов будет торжествовать. Суворов хренов. Всё на того, юродивого тож, походить желает. Но перехитрил, старый чёрт».

И вдруг, осознав весь ужас своего положения, и что он, в таком виде, даже без оружия, предстанет пред Государем, он даже застонал: