Шрифт:
— Грабят! Дод! Караул! — взвыл Тишабай ходжа и выскочил во двор.
— Мусульмане, — завопил он вне себя, — вай дод!
Но перед ним снова возникла толстая угреватая физиономия Хаджи Акбара.
— Так, так, братец ты мой, хочешь не хочешь, а рассказывай, где у тебя денежки.
— Ты ослиный зад, а не братец! Нет у меня денег. Кому понадобился пав-лин, отправляйся за ним в Индию.
— Что-о! Не желаешь освободить свою мошну! А ну-ка, друзья, погрейте ему спину, а то кровь у него застоялась.
— Не смейте... не слушайте изверга, поднимающего руку на родного брата. Клянусь, в день страшного суда, когда архангел Исрафил протрубит два раза, и в первый раз, чтобы умертвить всё живое, он умертвит твою проклятую жадную душонку, братец, а когда протрубит во второй раз, мы все воскреснем, а ты, шакал, не воскреснешь! Да, да, не воскреснешь!
Но Хаджи Акбар не так-то легко пугался ангелов. Он потирал руки, хихикая, поглядывал на мечущегося брата и приговаривал:
— Хлеб покажи — и святой откажется от веры, золотом позвени — и ангел совратится с пути! Если ты присоединил к своему имени титул «ходжа» —думаешь, ты теперь потомок пророка? Вот я Хаджи, и все воображают, что я паломничал к священному черному камню. Да, я ездил, только не в Мекку, а в Германию, в Берлин, к священной каабе имя которой — золото. И ей-же-ей! Я не поглупел... те-те... от этого. И паломничество и торговля! Ну, братец, где закопал денежки? Ну? Ну?
— Богохульство! Гром на твою голову! Оставь меня. Нет у меня денег, святотатец. Всё такой, как ты, Батыр Болуш ограбил. Разорил меня. Как говорится, осел ушёл и верёвку унес.
— Хо, хо! Богач... те-те... С богача одежду снял, — хохотал Хаджи Акбар.
И всё-таки Тишабаю ходже пришлось показать, где у него лежат деньги.
Не торопясь, Хаджи Акбар пересчитал царские червонцы, «катеньки», фунты стерлингов, китайские слитки серебра «ланы».
— Конфискуется, — заключил он. — Почему, спрашиваешь? Хэ-хэ! Разве ты не знаешь, душа моя, исламский закон. Какой закон? Видишь, — и он показал царскую сторублевку с изображенной на ней полногрудой Екатериной II, — на деньгах блудница! А вот тут, на золоте, Николай, белый царь, хэ-хэ! И чего только ты разохался, раскричался, братец, не пристало тороватому запирать денежки в сундуки. Да притом деньги-то взял твой единоутробный брат. Да и что такое деньги? Дым... Не плачь, что у тебя нет сапог, посмотри на безногого...
Тишабай ходжа только стонал:
— Горе мне, осталась моя голова без шапки. Обобрал ты меня, злодей.
Наклонившись к уху Тишабая ходжи, он спросил:
— Всё это прекрасно, а вот где ты... те-те... прячешь оружие?.!
— К... какое оружие? — окончательно ошалел бай.
— Разве караван не пришёл?
— Клянусь, я не знаю ни про какое оружие.
— И к тебе человек по имени Иргаш не приезжал?
— Нет.
— Ничего не понимаю,— пробормотал Хаджи Акбар.
Дивхана — жилище дивов — называли долину верстах в двадцати от селения Курусай. Сюда даже ничего не боящиеся чабаны, привыкшие к таинственным голосам скал, не решались гонять свои отары, хоть корма здесь были на славу. Природа разрушила огромные массивы конгломератов. И на каждом шагу над долиной высились то фигура молящегося муллы, то оскаленная голова ведьмы алмауз-кампыр, то гигантская, в десять домов, чаша на тонкой ножке, то зубчатая башня с крепостной стеной самого Искандера Зулькарнайна, то развалины совсем уже фантастического замка, такого громадного, что в нём только великанам жить... А дальше, за жилищем дивов начиналась уже совсем непроходимая местность, загромождённая красными скалами, валунами, среди которых терялись домики крошечного кишлака. Жители его смотрели на курусайцев как на богачей, потому что у них имелись богарные поля, а среди валунов и скал Дивханы росли только одинокие тутовые и гранатовые деревья. На крошечных клочках земли, тщательно огороженных каменными оградами, сеяли люцерну да кое-где хлопок. Хлеба здесь не знали, а пекли лепешки из муки перемолотых тутовых ягод. Жители кишлака боялись Дивханы и обходили её стороной.
В одно из боковых ущелий, совсем пустынное и забытое, на рассвете следующего дня приехал Хаджи Акбар. За ним ехал работник Тишабая — Самед. Он вёл на поводу двух вьючных лошадей.
Среди хаоса скал, валунов Хаджи Акбар выбрал небольшую зелёную пло-щадку с землей, покрытой дёрном и, ткнув в него пальцем, приказал Самеду:
— Копай.
Покорно Самед поплевал на руки и принялся за работу, предварительно осторожно сняв дёрн кусками и отложив их в сторону.
Пока он копал, Хаджи Акбар с тревогой поглядывал вверх по долине, но нигде не показывалось ни одной живой души.
— Скорей! — торопил он Самеда.
— Чего вы портите кровь, господин, — сказал, остановившись передохнуть, Самед, — по этому саю никто не ходит.
Он стал копать с ещё большим усердием, но опять остановился и спросил:
— Вы сказали, никто, кроме нас с вами, не будет знать про байское золото, что мы тут закопаем?..
— Те-те... Никто.
— Так.
Самед копая, и по мере того, как углублялась яма, лицо его мрачнело. Какая-то еще не совсем сформировавшаяся мысль беспокоила его.
— Ну вот, готово.
Хаджи Акбар обернулся, смерил глазами яму.
— Нет, — сказал он резко, — мало, копай ещё.
— Да зачем? — заворчал Самед. — Сюда и так всё золото влезет.
— Копай! — Ходжи Акбар отмерил ещё два шага.
Лицо Самеда совсем помрачнело. Он стёр рукавом пот со лба и мрачно, исподлобья, посмотрел на Хаджи Акбара.
— Нет.
— Ты видишь... те-те... у меня штучку, — заговорил Хаджи Акбар, вытаскивая револьвер. — Смотри. У нас в Бухаре с такими упрямцами разговор короткий.