— Ишь ты, даже вас не боится! — съязвил Ибрагимбек. — Я готов мести бородой пыль ваших ног, но смотрите, этот большевик убежит, и его не догонят и ты­сяча ангелов.

Конечно, Ибрагимбек вовсе не так уж был располо­жен к большевику Файзи. Да. Вовсе он, Ибрагимбек, не считал Файзи хорошим человеком. Он стал для него хорошим потому, что сумел наговорить столько неприят­ных вещей всесильному зятю халифа. Уж он-то, Ибра­гимбек, не пожалел ни языка своего, ни времени, чтоб во всех подробностях рассказать всем и вся, как большевик Файзи поставил господина командующего Энвербея на своё место.

Никогда, никогда, никогда комму­нары не будут рабами!

Песня гражданской войны

Следы на степных дорогах занесло. «Афганец» сви­репо дул и засыпал костры пылью и песком. Бойцы закрывали головы шинелями, но никто не мог заснуть. Ночь была тревожная. Горячая земля жгла сквозь одежду. Всё тело кололо, точно шипами. Под шинелью нечем было дышать. Пот катился градом, и отчаян­ный зуд заставлял человека подставлять лицо под ве­тер.

Днём солнце поливало землю расплавленным огнем. Дула винтовок так нагревались, что к ним больно было притронуться. У коней полопались языки от жажды и кровоточили.

Все искали хоть кусочка тени, притискиваясь к стен­кам колодца. Глаза бродили по жёлтой мерцающей степи в поисках пятнышка тени. И тогда в бесчислен­ных струйках раскаленного воздуха, поднимающегося от земли, крошечный кустик полыни на глазах расплывал­ся, рос и превращался в тенистый тополь, а уехавший версты за две в разведку боец — в целую башню. Всё становилось странным, необычным. Казалось, уже далёкий всадник не едет, а плывёт по небу, а между копытами коня и жёлтой степью разлилась стеклянной гладью голубоватая вода озера. В нём отражается и тополь и башня. Много тополей, много башен. Изумруд­ные берега озера, осенённые тенистыми садами, омы­ваются прозрачно-голубыми волнами. Даже слышны всплески. Уже выросли в небе покрытые блестящей майоликой дворцы, уже... Но человек шевельнулся... и всё — сады, дворцы, башни и... увы, вода — исчезает. Остается жажда, безумная жажда. Каплю воды, только каплю воды! Но Юнус, прикомандированный к эскадро­ну для связи, не обращал ни малейшего внимания на миражи и уверенно вёл конников. Да и бойцы не уны­вали. Они привыкли к лишениям, солнцу, пыли, жажде.

Эскадрон Сухорученко шёл в рассыпную по холмам и долам. Караван с оружием как сквозь землю прова­лился. Лишь на пятый день после ожесточённой пере­стрелки удалось перехватить двадцать верблюдов.

Куда шли верблюды, чьи они были? Узнать не уда­лось. Караванщики-лаучи скрылись. Проверили тюки.

У Матьяша тряслись руки. Он перебирал и раскла­дывал прямоугольные кирпичики, издавая дикие востор­женные возгласы:

— Кармин, настоящий кармин, о господи!

Оторвавшись от разбора нового вьюка с опиумом и наборами опиумных трубок, Сухорученко заглянул наконец, Матьяшу через плечо и с минуту смотрел на его странные маницуляции.

— Что за телячьи восторги?

Матьяш протянул ладонь всё с теми же кирпичи­ками.

— Понимаешь, роскошь! Настоящий краплак!

— Краски?

— Понимаешь, богатство.

Глаза у Матьяша странно горели. На них даже выступили слезы.

Сухорученко только покачал головой и неуверенно проговорил:

— А ты, что, художник?

— Конечно, конечно! Когда-то давно... очень давно, учился в Венгрии. До пятнадцатого года... немного писал маслом.

И Матьяш сконфузился, но ненадолго.

Он перебирал найденные краски, рассортировывал, раскладывал их в самом что ни на есть должном порядке в ящичке. Потом вытянулся, доложил:

— Ящик красок, акварель... производство немецкое... высший сорт, экстра. Не иначе, товарищ комэск, для топографических карт да чертежей. Тут вот и кисточки нашлись... Отличные кисточки из барсучьего волоса.

— Ну ладно, кончай...

В тюках нашли винтовочные патроны, пистолеты, палатки, коньяк, обмундирование, опиум.

— Наше вам с кисточкой, я теперь караванбаши, — острил Кузьма, прижимая к животу руки и расклани­ваясь. — Смотри, какой верблюд, сколько везёт, эка силища. Только осталось хату на его спину поставить и пошёл топать.

Верблюды сильно мешали замедляли движение отряда.

Дромадер пожёвывал губами и поблескивал, как казалось Кузьме, ехидно глазами, шёл размеренной важной походкой и притом так легко, точно нёс на горбу пушинку. Из прямого озорства, Кузьма залез на спину верблюда, на самый верх пирамидой сложенного багажа. Веролюд и тридцать пудов понесёт. Он хотел проверить: сколько ещё может выдержать зверь. Но Кузьма не удержался, «загремел» на землю. К сча­стью, упал в глубокую пыль и не слишком разбился.