Шрифт:
«Отец, спасите. Меня хотят закопать живым. Умоляю. Сын ваш Иргаш».
Записка жгла пальцы. Пальцы дрожали, и листок бумаги громко шелестел в руках Юнуса. Он только что слез с лошади, и звон копыт ещё отдавался в его ушах. Тридцать вёрст он скакал. Сколько пришлось упрашивать Гриневича отпустить его. Но плохие вести заставляли торопиться.
— Что он ещё сказал? — спросил Юнус, едва шевеля сухими губами.
— Кто?
— Тот, что привез записку.
— Записку? — удивился железнодорожник Шариф.
— Да, да, вот эту бумажку.
— Он сказал... Он сказал начальнику Файзи, что сын начальника лежит в амбаре связанный, что энверовские муфтии осудили сына начальника на смерть, что завтра сына начальника казнят, закопают живого...
Аллах милостивый! Значит, Файзи уехал из отряда по этой записке. А вдруг записка... ловушка?! И Файзи пошёл в неё. Конечно, он вспомнил Рустама, ужасную смерть сына Рустама... Там, в эмирском зиндане, палачи закопали Рустама живым в могилу. И здесь в записке «...хотят закопать живым...» Файзи прочитал, вспомнил участь Рустама, и всё смешалось у него в голове, Он, Юнус, не раз замечал — всё идёт отлично. Файзи деятелен, энергичен. Ведёт отряд в бой, мужественно сражается с врагом, презирает смерть, по-большевистски исполняет свой долг. К своим ранам относится пренебрежительно. Жестокий, железный человек Файзи. И вдруг голова Файзи падает на грудь, глаза делаются тусклыми, невидящими. Руки слабеют. Он обо всём забывает. Слабый, равнодушный ко всему, он лежит тогда где-нибудь под скалой, и бледностью лицо его спорит с бумагой. Юнус знает: в такие часы мыс-ленным оком Файзи видит своего сына Рустама, его мучительную смерть. Но такие приступы тоски во время похода наступали реже и реже. В тревогах стычек с басмачами, в будничных заботах о бойцах отряда Файзи некогда было предаваться воспоминаниям. И Юнус надеялся, что время излечит друга.
Он ошибался! Маленького клочка бумаги, всего нескольких неграмотно нацарапанных слов оказалось достаточно, чтобы в душе Файзи поднялось прошлое, обрушилось на него, вывело из строя. Он не выдержал, он бросил отряд и уехал... Спасать сына Иргаша. Это настоящее безумие.
Едва весть об этом дошла до Юнуса, он вымолил у Гриневича разрешение и поскакал.
— Начальник Файзи приказал, — проговорил Шариф, — «Юнус придет, Юнус теперь ваш командир».
Всё ещё держа в руке записку, Юнус выбежал из юрты, но тотчас же остановился. Куда идти? Он смотрел в черноту ночи, на чуть вырисовывающиеся в темноте вершины с крошечными огнями далеких сторожевых костров, на теплившийся в высоте огонек Полярной звезды Темирказан. Куда идти?
«Отец, спасите...» — пробормотал он.
Лагерь спал. Фыркали кони, позвякивала сбруя. Трещали в сухой траве кузнечики.
«Файзи, друг Файзи, что ты наделал?..» — почти вслух простонал Юнус. Но упрекать Файзи он больше не мог.
Говорят, первый сын Файзи Рустам, когда его закапывали живым в землю, мучился ужасно. Палачи закапывали могилу нарочито медленно и несколько раз засыпали ему лицо, наслаждаясь, как он давится землей, инстинктивно, судорожно пытаясь выбраться из могилы. По приказу эмира, палачи многословно, смакуя подробности, рассказывали повсюду, по всей Бухаре, в каких нечеловеческих муках умирал этот молодой бунтарь. Мстя за то, что Файзи остался недосягаемым, эмир с садизмом, с наслаждением устроил ему длительную многолетнюю пытку души и разума.
Неужели сейчас только совпадение, неужели они придумали Иргашу такую казнь случайно?
И Юнусу вдруг всё понятнее, всё яснее становилось, что здесь ловушка! Иргаш предатель, Иргаш сказал всё зятю халифа...
Но как мог Файзи, мудрый, железный Файзи, командир-большевик, поверить?.. Как мог он, ослеплённый воспоминаниями и горем, бросить всё — отряд, дело, за которое он боролся — и, больной, изнемогающий, поскакать в пасть врагу? Как мог он не посоветоваться с друзьями, с товарищами?!
«Да. А что мы могли ему посоветовать? — мелькнула мысль в голове Юнуса. Он вбежал в юрту и, схватив винтовку, снова выскочил на воздух.
Оглушительно громко прозвучали в ночи один за другим винтовочные выстрелы.
— Тревога! Тревога! — кричал, сделав рупор из ладоней, Юнус...
С нескрываемым любопытством зять халифа разглядывал стоящего перед ним Файзи. Несомненно, Энвербей ожидал увидеть могучего богатыря, с мощным телом, широкой грудью, крепкими руками. У Файзи не отобрали оружия, и сейчас сабля, маузер, винтовка не столько придавали ему воинственность, сколько подчеркивали особенно сильно болезненный его вид. От приступа лихорадки, вызванного ночным путешествием, лицо Файзи пожелтело, щёки потемнели, ввалились, и глаза горели в углубившихся впадинах. Дрожь сотрясала всё тело Файзи, и он вынужден был крепко держаться обе-ими руками за поясной ремень, чтобы не выдать своей слабости. Он выглядел таким жалким и беспомощным, что Энвербей удивленно поднял плечи и сказал громко:
— Так вот вы какой!
Превозмогая дрожь в голосе, Файзи сказал:
— Где мой сын, Иргаш?... Вы дали клятву, что отпустите сына, если я приеду, и я приехал... Прикажите снять путы с моего сына.
Чем дальше он говорил, тем твёрже становился его голос. Он не просил, а уже требовал.
Удивлённо вскинув правую бровь, Энвербей заговорил:
— Так вот этот предводитель, который поражал и побеждал лучшие мои войска. Смотрите на него... — обратился он к стоявшим около него туркам и курбашам. — Вот кого вы боитесь. Правду говорят, что муравей, если дать ему волю, станет змеей, а змея, при попустительстве людей, — драконом...
Он ещё выше вздёрнул плечи и хохотнул солидным генеральским баском.
— Что же, пожалуйте к нам, господин большевистский военачальник. — И он сделал жест, приглашающий войти внутрь шатра, отнюдь не стараясь скрыть презрительного пренебрежения. Он столько наслышался о храбрости и воинском умении Файзи, что не удержался, когда ему доложили о приезде прославленного командира добровольческого отряда, и, прервав совет, вышел встретить его во двор. Он ещё не открыл своих планов своему окружению, но только высокомерно улыбнулся, пропуская вперед Файзи: