— Пожалуйте, будьте к нам снисходительны.

Отлично понимая, что он уже схвачен, что он в пле­ну, Файзи шагнул через порог, высоко подняв голову и всем своим видом показывая, что он ничуть не обманывается в подлинных мотивах любезного отношения к нему зятя халифа и нисколько не намерен пресмыкаться и трепетать перед ним. Он только резко повторил вопрос:

— Где мой сын Иргаш?

Файзи прислонил винтовку к стене, тяжело опустил­ся на одеяло. Он чувствовал себя совершенно изнурён­ным долгой скачкой и только большим напряжением воли не позволял своему телу, умственным способно­стям окончательно обессилеть. С каким наслаждением он лёг бы, вытянулся и закрыл глаза. Неотступная боль в сердце за Иргаша, тяжесть, нестерпимая мысль, что всё, случившееся когда-то с любимым, похожим на нежную девушку, Рустамом, повторяется с Иргашем, — всё сразу исчезло, развеялось, едва он услышал слова Энвербея, увидел его взгляд, усмешку. Нет, Иргашу не угрожала смертельная опасность. Он цел и невредим. А раз так, значит, безумный поступок его — Файзи — его опрометчивость, нарушение партийной присяги — всё оправдано, всё хорошо. Он спасёт Иргаша, избавит от гибели, а всё остальное... Но снова заныло сердце. Сейчас, когда жуткая мысль о надвигающейся гибели Иргаша побледнела, стерлась, вдруг откуда-то изнутри поднялась, точно укор пробудившейся совести, новая мысль, от которой сразу же стало и жарко и холодно. Теперь, когда смерть Иргаша стала отвратимой, Файзи вдруг понял все безумие своего поступка. Всё дело борьбы и ненависти, которому отдал всю свою жизнь он, Файзи, член Коммунистической партии, большевик, он забыл. Дело народа, дело классовой борьбы, он, Фай­зи, вторично забыл ради отцовской любви. Первый раз он бросил всё, порвал с жизнью, пал так низко, уподо­бился животному, думающему только о своём детище... Увы, он влачил тогда жалкое существование, — он стал настоящим дервишем. Вот она, тысячелетняя традиция, обычай уходить из мира, отходить от борьбы, как толь­ко жизнь заставит вкусить горечь. Друзья пробудили его, вернули к борьбе, к жизни. Он думал, что искупил перед партией, народом свою слабость, свой проступок. Он мнил порой себя даже героем. Увы, не надолго его хватило. Все высокие побуждения, мысли, поступки рассеялись точно дым. «Отец, спасите... меня хотят зако­пать живым...» Сердце Файзи разрывалось. Как оно стучит, бедное сердце!.. Как оно бьётся болью обо что-то в груди... О! Он всё забыл, всё померкло, всё слилось в чёрный туман. И вот он здесь, в лагере врагов. Он бросил друзей, воинов, дело борьбы за светлое буду­щее, и он здесь. Враги смотрят на него, ухмыляясь и радуясь его слабости. Да, они ухмыляются, потому что они нашли в душе Файзи слабое место. Их рас­чёты оправдались. Они отлично знали: он хоть и назы­вает себя большевиком, но всё бросит, пойдёт на всё ради спасения сына. Он, Файзи, не большевик, он сла­бый, ничтожный человек, он недостоин называться ком­мунистом, недостоин жить... Он уйдёт из жизни, — вот всё, что ему осталось. Уйдёт из жизни... не как больше­вик... Нет, он недостоин этого звания. Он уйдёт из жизни просто честным человеком. Он только добьётся того, из-за чего он здесь, а там... всё равно.

— Покажите мне Иргаша, освободите моего сына, — с твёрдостью проговорил Файзи.

Но зять халифа меньше всего думал, что Файзи должен уйти из жизни. Нет, он, Файзи, им ещё очень и очень нужен.

Снова усмешка покривила губы под тонкими нафиксатуаренными усиками Энвербея.

— Не сочтите за невежливость нашу, бохадыр Фай­зи, за небольшой, так сказать, эксперимент... психоло­гический опыт, за записку. Мы боялись, что иначе не сможем пользоваться столь приятным вашим общест­вом. Мы вынуждены были прибегнуть... к... так сказать, недозволенному приему... к восточной хитрости... в не­которой мере.

Файзи растерянно обвёл глазами присутствующих. Его окружали бородатые, полнокровные лица курбашей и бритые, очень бледные — турецких офицеров. Много пар испытующих, злорадствующих глаз пытливо изуча­ли его.

— Это недостойно зятя халифа! — вырвалось у Файзи.

Ещё шире расплылась улыбка Энвербея. Он явно от души забавлялся. Забавлялся растерянностью, беспо­мощным негодованием этого железного, прославленно­го большевистского командира, столь легкомысленно, очертя голову бросившегося к нему в сети.

— Это недостойно честного мусульманина, — снова заговорил Файзи.

Лицо Энвербея потемнело. Пора внести ясность. Он потушил улыбку и серьёзным голосом, не терпящим воз­ражений, заявил:

— Что вы тут говорите о честности, господин Фай­зи? Вы мусульманин, и мы мусульмане. Все мы испол­няем заветы пророка нашего Мухаммеда, хвала ему — справедливейшему из справедливых, судье поступков человеческих, да благословенно будет его имя. Но за­метив нетерпеливое движение Файзи, он оборвал славо­словия и перешёл прямо к делу. — Дорогой госпо-дин большевик, ваш сын Иргаш в полной безопасности и благополучии пребывает здесь, у нас.

— Что-о..? — От ярости Файзи не мог говорить.

— Позвольте вам разъяснить: ваш сын Иргаш тут ни при чём. Если только позволите так выразиться, он своим именем помог нам привлечь в наши дружеские объятия своего знаменитого отца...

— Западня! — выдавил из себя Файзи. — Недостой­ная, подлая западня.

Его взгляд бегал по бородатым лицам курбашей, и вдруг, к своему удивлению, Файзи услышал недоволь­ное ворчание. Да, да, он не ослышался. Эти хитрые, коварные, подлые кровопийцы, как он всегда называл их, свирепо вращая глазами, почти рычали:

— Недостойно!.. Предательство!..

Они, изощрявшиеся во всех хитроумных предатель­ствах, возмущались и негодовали. Хотя они и ненави­дели и боялись Файзи за его мужество, храбрость, его влияние среди простого народа, среди трудящихся, хотя они и считали Файзи изменником делу ислама, но все они — одни больше, другие меньше — боялись его и, как ни странно, питали уважение к нему как к безумно смело­му и честному человеку. Они знали его прозвище в народе — справедливый Файзи. Многие из них испыты­вали горечь, не говоря уже о страхе, что такой выда­ющийся воин идет не с ними, а сражается против них. Его поведение, благородство, преданность делу Ленина вселили в их тёмные, запутавшиеся в собственной алч­ности и животных страстях, умы сомнение в правоте своего дела. Многие, трусливо забывая о совершенных зверствах, питали надежду, что вдруг и им придётся пе­рейти на сторону Красной Армии, и тогда Файзи, му­сульманин, им поможет, замолвит за них словечко. И вот они встретились с Файзи. Все они смотрели на него с чувством величайшего удивления и даже благогове­ния. Это не значит, что они сами не подняли бы на него руку. Нет. Большинство из них прошло такой путь кро­ви и насилий, что было готово на всё... Но им, тем не менее, претил способ, которым зять халифа добился приезда Файзи, храброго воина, батыра. Отцовские чувства на Востоке священны, и расставлять ловушку отцу, используя в виде приманки сына, — нет, даже им, изощрившимся в предательствах, это претило... Они по­чему-то сначала подумали, что Файзи прибыл к ним добровольно, по собственному желанию, по приглаше­нию, и возрадовались. А теперь выяснилось, что образец мужества — Файзи — предательски завлекли. Не стесняясь Энвербея, они ворчали:

— Безобразие!.. Недостойно!

— Военная хитрость не имеет границ, — резко при­крикнул Энвербей на своих расшумевшихся соратни­ков. Не очень он церемонился с ними в последнее вре­мя. Все смолкли. Только Ибрагимбек, прибывший из своего Локая на один день в лагерь зятя халифа по специальному приглашению, что-то пробормотал о за­конах гостеприимства.

— Совершенно верно, — подхватил зять халифа, — господин Файзи и не посетует, если мы назовем его на­шим дорогим гостем. Минуточку, господин Файзи, раз­решите обратить внимание, что в моём лице вы имеете дело с человеком европейского воспитания, лишенным азиатских привычек и азиатского коварства. Вы в пол­ной безопасности, порукой тому моя честь турецкого офицера. Вы видите, мы оставили при вас ваше оружие, что противоречит всем обычаям военного времени... Да и нечего льву стыдиться своих цепей... золотых цепей! Ведь вы наш дорогой гость, а не пленник. Смотрите на себя как на равноправного военачальника. Вы воена­чальник, и я военачальник. Остаётся выразить сожале­ние, что мы велением судьбы оказались в разных лаге­рях. Сегодня мы враждуем, завтра миримся, послезавт­ра идём по одному пути великого государства Турана. Неужели вы никогда не ошибались, неужели вы не до­пускаете, что можете ошибиться?!

Уже давно Файзи порывался перебить зятя халифа, но бесполезно. Энвербей, как всегда, увлёкся своей речью. Наконец он сделал паузу, чтобы выпить глоток чаю. Этим воспользовался Файзи, он резко сказал:

— Прикажите позвать Иргаша.... Я с ним... Я ему хочу сказать, как поступили с его отцом...

— Зачем же? Вы его увидите позже. А сейчас раз­решите, используя возникшие обстоятельства, выска­зать некоторые деловые замечания. Они состоят в сле­дующем: первое — вас, господин Файзи, мы назначаем командующим гиссарской армией ислама. Второе — вы отдаёте приказ своему отряду прибыть в полном воору­жении и сохраняя конский состав сюда. Третье — все ваши люди сохраняют должности в отряде и имеющее­ся оружие... Господин Шухри-эфенди, прошу вас, со­ставьте соответствующий обстоятельствам «ахд-намэ» — рескрипт. Я подпишу.