Шрифт:
— Что ты кричишь?
— Выпусти меня, мама.
— Не кричи. Надо слушаться мужа. Вот посиди немного, подумай.
— Мама!
Но шаркающие шаги медленно удалялись. Жаннат заплакала.
Глава двадцать девятая. РОЗЫ ГОСПОДИНА КАСЫМБЕКА
И маленький камень разбивает большую голову.
Пословица
Соловей живёт в саду, сова — в развалинах.
Всякий создаёт жилище по своему обычаю.
Саккоки
У древней бальджуанской дороги, на высоком красном холме стоит курганча — усадьба. Вернее надо сказать, стояла. Сейчас, кроме груды глины да обрушенных стен, среди которых по ночам кричит птица горя байкуш, там ничего не осталось.
В те давно минувшие дни дом на красном холме стоял — и не только стоял, а грозил всей долине, всем дехканам и пастухам на много вёрст кругом. Его обходили далеко, хотя единственная удобная дорога проходила мимо его слепых стен с пробитыми в них отверстиями-бойницами. Хозяин дома пользовался дурной славой: поговаривали упорно, что он любил заглядывать в чужие перемётные сумы и кошельки, впрочем не столько сам, сколько лихие джигиты, его слуги. Но, пожалуй, самое страшное — дом считался обиталищем махау — проказы. А махау поопаснее разбойников. Можно по крайности примириться с потерей нескольких десятков рублей или сотни-другой аршин ситца, но от проказы нет избавления...
Фасад курганчи, окружённой высоким, в четыре сажени, прочным дувалом, не имел ни ворот, ни калитки, ни выхода на бальджуанскую дорогу.
Чтобы попасть в усадьбу, надо было объехать кругом по тропинке, протоптанной в зарослях полыни, каперсов и колючки.
В правой половине курганчи высилась большая постройка с видневшимися даже снаружи резными деревянными колоннами террасы. «Как в мечети!» — говорили дехкане с осуждением. Слева стояло тоже двухэтажное здание, но с большим окном, позволявшим отлично видеть через наружную стену, что делается на дороге и в долине.
Едва только вдалеке, в степи, начинал пылить всадник, как из-за кургана выходили два махрама в большущих засаленных чалмах и садились в тени урюкового дерева, что росло на обочине дороги, у дряхлого мостика, переброшенного через арык, в котором никто и не помнил, чтобы текла вода.
При приближении всадника махрамы вставали и низко кланялись ему, безразлично, будь то богач в шёлковом халате, важно восседавший на красивом скакуне, или оборванный дехканин на тощем ослике. Поклонившись, махрамы смиренно обращались к проезжему:
«Да будет вам известно: наш хозяин мудрый Касым-бек прославился на весь Кухистан своими заботами о благоустройстве дорог и мостов. Не откажите доброхотным даянием содействовать богоугодному деянию!!»
Они хватали коня или ишака под уздцы, заставляли всадника спешиться и обшаривали его. При малейшей попытке проезжего оказать сопротивление или просто возмутиться, из-за угла выбегали еще полдюжины молодцов, уже с винтовками. На крыше углового здания появлялся сам хозяин усадьбы и начинал увещевать упрямца. Искажённое, опухшее лицо, сиплый, надтреснутый голос действовали сильнее угроз. Остановить, а тем более наказать Касымбека никто не решался. Да и кому охота переступать порог жилища прокажённого? К тому же поговаривали, что и все слуги Касымбека — тоже прокажённые.