Я поворачивал голову, куда хотел, не боясь, что машина слетит в кювет, я останавливался, когда хотел, и глядел вокруг не кое-как, мельком, а рассматривал все основательно, в свое удовольствие.

На обратном пути я невольно замедлял шаги. Не хотелось кончать чудесную прогулку, о которой я думал сначала с таким ужасом.

Недавно я спас жизнь кенгуру, одинокому старому животному, спустившемуся с гор из своих потайных мест. Было воскресное утро. Я мыл машину, когда вдруг заметил кенгуру среди скота. Он щипал траву на лужайке около дома.

Услышав шум приближающегося автомобиля, кенгуру бросился через дорогу и легко, как птица, перенесся через три изгороди. Потом остановился на склоне среди травы и низкого кустарника и оглянулся назад.

Я надеялся, что люди в автомобиле не заметят кенгуру, но машина остановилась у обочины, на дорогу вышел охотник — любитель с ружьем и стал целиться в животное.

Конечно, все это меня не касалось, но я почему-то закричал:

— Эй, ты! Не тронь его!

Наверное, мой окрик отвлек охотника. Он промазал, посмотрел в мою сторону и сердито крикнул:

— А тебе какое дело? Может, это твой приятель?

— Родственник! — выпалил я воинственно. Охотник хотел было ответить, но раздумал, сел в автомобиль и уехал.

Кенгуру не шелохнулся ни от выстрела, ни во время нашей перебранки, но, услышав треск заводящегося мотора, он ускакал. Последний раз он появился на горизонте. Он скакал легко и грациозно, возвращаясь, как я искренне надеялся, в лучшие места.

Я прислушивался к разговору, который вели между собой несколько солдат, сидевших неподалеку. С виду совсем еще юноши, они были ветеранами Североафриканской кампании и видели в этом залог своего будущего успеха. Их разговоры напомнили мне тот день, когда года четыре назад я неожиданно встретился с Коном Уэтли в небольшом сиднейском ресторане. Попивая свое обычное пойло, я созерцал прелести Гебы, деловито семенившей от клиента к кассе и от кассы к клиенту. И вдруг я увидел Кона — он сидел у другого конца стойки и смотрел прямо на меня.

В первый раз мне довелось видеть его в таком отличном костюме, и казалось, что ничего другого он отроду не носил; Кон очень возмужал. Задор юности уступил место спокойной уверенности. Очевидно, он преуспел в жизни.

Мгновение мы колебались. Многое связывало нас в прошлом, мы хорошо знали друг друга, и каждый из нас часто задавал себе вопрос, добром или злом поминает его другой. И вот сейчас, почти через двадцать лет, мы снова встретились.

И встретились тепло. Очевидно, наша привязанность покоилась на прочном основании, а размолвки — хотя по временам они и принимали очень бурный характер — не оставили заметных следов. Кон поднял стакан. Мы чокнулись, рассмеялись и крепко пожали друг другу руки. После обычных расспросов, что поделывал, как жил, мы водрузили локти на стойку и отдались воспоминаниям о далеких временах, когда мы жили в глуши.

Кон сравнительно рано уехал из поселка, который тогда только отстраивался, но он помнил по именам всех сеоих прежних соседей и подробно расспрашивал о каждом из них. Было видно, что не раз он мысленно возвращался к тем дням, когда собирался стать фермером. Даже когда он спросил: «А как Джо Синклер? Что с ним сталось?» — в глазах его мелькнул теплый огонек, а на губах — улыбка.

Меня это поставило в тупик: я не мог понять, чью же сторону в политике теперь держит Кон. Ведь они были злейшими врагами с Джо Синклером. Кон слыл в нашей местности «крайним», всегда чем-нибудь возмущался, будоражил нас, был словно бельмо на глазу у всех. А Джо считался главным нашим консерватором, хозяйство у него было небольшое, но процветающее, а сам он следовал раз навсегда установленным традициям и проявлял в политической борьбе Недюжинную энергию. Однажды Джо и его дружки чуть было не спустили Кона в городскую канализацию — по их мнению, в интересах общественного порядка и демократических свобод следовало заткнуть ему глотку.

Это случилось в разгар предвыборной кампании, когда политическое самосознание людей пробуждается с необычайной силой и они с завидным рвением принимаются вдруг за исполнение своего гражданского долга. Джо не покладая рук трудился на благо правительства и заслужил всеобщее признание. Кон выступал в роли заднескамеечника: представляя интересы оппозиции, он сыпал язвительными замечаниями или задавал коварные вопросы. Положение Кона было нелегким и требовало даже известной отваги, так как ему решительно не на кого было опереться. Бригада поезда, который отправлялся с нашей станции два раза в неделю, как назло, уезжала в Уилгатаун в тот момент, когда она была нужна Кону в Мэни Гамтриз. Ремонтники редко могли оказать ему поддержку. А что касается лесорубов, забредших в наши края, то они либо вовсе не разбирались в политике, либо были слишком заняты работой, чтобы посещать митинги. Были среди них и такие, кто соглашался со всем, лишь бы угодить сильным мира сего; вопреки романтическим традициям вольнолюбивых и беспечных своих предков они не отваживались выступать против фермеров, которые могли дать им работу, или скотоводов, у которых тоже можно было пристроиться.

По большей части мы, молодые поселенцы, придерживались взглядов Джо Синклера. Мы только — только начинали становиться на ноги и надеялись добиться обеспеченного положения. Некоторые из нас, главным образом люди, вышедшие из рабочей среды, как будто симпатизировали оппозиции, но только в период между избирательными кампаниями. Когда же наступало время голосования, у них находилась тысяча веских доводов, чтобы голосовать за правительство. В отношении Кона к этим людям — а он привык прямо высказывать свое мнение, не заботясь о том, как его воспримут, — не чувствовалось и тени его обычной доброжелательности и сердечности.