— Проезд по железной дороге нам, конечно, полагается бесплатный. Жили задаром у дядюшки па ферме. Я для ста рого хрыча сделал кое — какую работенку. Но все равно было замечательно, ей — богу.

— А за что же ты все-таки отдал два шиллинга и четыре пенса? — поинтересовался Задира.

— Да купил фунт яблок и четыре плюшки. Пришлось взять их на вокзале в тот вечер, когда мы выехали. Чаю-то мы попить не успели.

Лорна тоже чувствовала себя неловко перед подругами и соседками. Свое смущение она старалась скрыть, рассказывая им о «холдмуре» и о том, какие поездки они будут на нем совершать. Но хуже всего было то, что стали прихварывать дети.

Старшему, Джону, часто приходилось пропускать школу — он то и дело жаловался на боль в груди, а у младшей, Мэри, все время болело горло. Однажды, рассказывая об этом Ларри, Мервин сказал, что у девочки, вероятно, воспалены миндалины.

— То есть как это «вероятно»? — взорвался Ларри. — А ты что, разве толком не узнал?

— Жена водила ее к врачу, выложила двенадцать монет. Он сказал, что воспалены миндалины.

— Ну, так чего ж ты ждешь? — спросил Ларри.

— А знаешь, во сколько он сказал это влетит? Пятнадцать монет, только чтобы вырезать — это еще если без осложнений. Слушай, Ларри, пора бы профсоюзу добиться, чтобы все это делалось бесплатно.

Ларри взглянул на Мервина, и в глазах его вспыхнуло презрение. Иной раз он сам недоумевал — зачем он вообще с ним разговаривает? И все-таки он по какой-то ему самому непонятной причине жалел Мервина. Скажите на милость! Стоит тут, рассуждает, что обязан делать профсоюз, а сам ни разу на собрание не пришел и взносы вечно задерживает.

— Ну что вы за народ, ей — богу! — сказал Ларри. — Как до кармана дойдет, так сразу о профсоюзе вспоминаете. Просто не понимаю…

— Но я всегда голосую за лейбористов, — возразил Мервин.

— Одного патриотизма недостаточно, как сказала сестра Кейвэлл. Тут это как раз к месту.

Мервин хотел было что-то возразить, но Ларри оборвал его.

— А насчет твоей дочки… Что там пятнадцать монет!

Я бы для любого ребенка вдвое больше не пожалел, да еще и правую руку отдал бы в придачу. Тем более за родное дитя.

Мервин на мгновение нахмурился.

— Конечно, может, у нее и нет ничего серьезного, — проговорил он.

— Ты это брось, — сказал Ларри. — Себя дурачь сколько влезет, а меня не одурачишь. — Он помолчал и сурово взглянул на Мервина: — Выкладывай-ка деньги, парень.

— Ну, конечно. Я ведь только говорю, что профсоюзу надо бы бороться за…

— Слушай, — прервал его Ларри, — борись за бесплатные больницы как тебе угодно, а пока что надо подумать о больной дочке.

На Мервина этот разговор подействовал так сильно, что Мэри весь день не выходила у него из головы. Вернувшись вечером домой, он прежде всего спросил Лорну:

— Ну как Мэри?

— Она сегодня просто умница, — сказала Лорна. — Мама принесла лимонного соку и меду — старые средства, они лучше всяких новых. Я ей дала целую ложку.

В этот момент в комнату вошли дети, и Мервин поглядел на них долгим внимательным взглядом.

— Что-то Джон какой бледный, — сказал он.

Лорна подозрительно взглянула на мужа, словно сомневаясь, трезв ли он. И правда, никогда еще он не возвращался с работы такой подавленный и озабоченный. Нрав у него был веселый, легкий. Именно эта его беспечность и привлекала ее когда-то.

— Джон совершенно здоров, — сказала она спокойно и потом весело добавила: — Весь в папашу, такой же худущий.

— Не знаю, — сказал Мервин, — в детстве я был крепышом.

Лорна подошла к плите, что-то помешала и бросила через плечо:

— А знаешь, худые — они самые крепкие.

Мервин задумчиво поглядел на потолок, потом улыбнулся и удовлетворенно кивнул.

— Вот это верно. Я это тоже слышал. — Он повернулся к ребятам, потрепал их по головенкам. — Ладно, детишки, вы уж потерпите, пока мы купим «холдмур», а?

— Папочка, я сяду впереди, рядом с тобой, можно? — сказал Джон.

— Ия тоже, папочка! — воскликнула Мэри. — Я тогда уже выздоровею. Правда, папочка?

— Только смотрите, дети, не поцарапайте машину, — сказала Лорна, — а то папа вам задаст!