Как функционирует наука? Как удаётся простым смертным постигать тайны природы, которые упрятаны очень глубоко. Нет ли в этом чуда? Нет, чуда никакого нет, а всё происходит в согласии с народной мудростью “Терпение и труд всё перетрут”. Наука родилась не вчера, а в незапамятные времена. Она постоянно накапливала знания о мире, и каждое новое поколение жрецов науки начинало свой труд не на пустом месте, а твёрдо стояло “на плечах гигантов”, как образно выразился сэр Исаак Ньютон. Рождались и отвергались гипотезы, строились теоретические модели и проверялись практикой. Большинство гипотез и теорий оказывалось после такой проверки в мусорной корзине. Но такая печальная участь выпадала не всем догадкам.

Интересно, а как воспринял бы представление о возможности раскрутить Вселенную во всём её роскошном великолепии из одного-двух простейших уравнений Лаплас [34] , автор концепции детерминизма? Он, считавший, что всё в мире предопределено, или, выражаясь высоким слогом науки, детерминировано, наверняка воскликнул бы: “А я же говорил! Всё многообразие мира скрыто в этих мировых уравнениях, и никакой свободы воли нет”. Как часто нам приходится убеждаться, что на одном здравом смысле и опыте далеко не уедешь. Помимо них нужны познания абстрактных предметов, которые порой никоим образом со здравым смыслом не согласуются. Лаплас был большой учёный, для своего времени едва ли не Эйнштейн. И он, уверовав в силу науки той поры, мужественно провозгласил свой знаменитый детерминизм, который противоречил всему опыту человечества. Сильные мира сего по собственному произволу казнили и миловали, не обращая никакого внимания на законы Ньютона. Да что там сильные мира! Самый последний холоп мог сорвать зло на подвернувшемся жуке или равнодушно-великодушно пройти мимо него, проявляя ничем не ограниченную свободу воли. Прошли века, и лапласовский детерминизм, при всём уважении к его создателю, был навсегда уложен в кунсткамеру курьёзов науки и стал любимым наглядным пособием для философов, мучающихся над вечной проблемой соотношения случайности и закономерности.

В случае с Лапласом здравый смысл и опыт вкупе с современной наукой одержали верх. Ничто в этом мире не предопределено, и в любой момент какая-нибудь квантовая флуктуация может подстроить малую или даже фатальную гадость. Распадётся где-нибудь вблизи поджелудочной железы ядро некстати проглоченного вместе с карским шашлыком атома нестабильного изотопа, вылетит из него нейтронный снаряд и прошьёт целую череду её клеток. И вот вам результат – какая-нибудь клетка переродится в раковую, и пошёл процесс… И вот, что обидно. Распад-то того нестабильного ядра мог бы произойти и позднее, после того, как его атом естественным путём вышел бы вон. Все нестабильные ядра распадаются спонтанно, и предугадать, когда именно конкретное ядро распадётся, не дано никому. Распадись оно уже в канализации, всё было бы иначе…

Лаплас, наверное, сильно бы удивился, если бы попал на семинар современных теоретиков, где ему бы со всем почтением к его былым заслугам объяснили, что такие простые мировые уравнения, объясняющие всё, содержат в себе и принципиально случайные эффекты. Более того, основа всей материи, которую можно пощупать, состоящая из атомов, очень похожих на те, о которых говорил ещё Демокрит [35] , чётких и однозначных предписаний вроде законов Ньютона совершенно не признаёт. В мире атомов их поведение определяется Его Величеством Случаем. Каждая частичка микромира, прежде чем отправиться в путь, словно бросает кости, чтобы определиться, а куда же ей податься? Каково же было бы изумление Лапласа, услышь он, что частицы в микромире двигаться-то двигаются, но без чёткой траектории?

Да, трудно представить Лапласа среди современников. Но ещё труднее было бы, наверное, самому Лапласу представить, что его детерминизм не так уж и вздорен. Вот сидит Лаплас на семинаре где-нибудь в Стэнфорде и слышит шепоток с соседнего стула: “Квантовые неопределённости – это ещё что! Настоящая крутизна в том, что частицы движутся по воле жребия только в нашей Вселенной. Но есть ещё и Сверхвселенная, представляющая собой совокупность бесчисленного множества параллельных вселенных. Так вот, в Сверхвселенной частицы движутся сразу во всех возможных направлениях, не оставляя Случаю ни малейшего шанса. Но при этом они размножаются и расселяются по параллельным вселенным. Ты был прав, старик. Всё в этом мире предопределено, только мир этот не наша Вселенная, а Сверхвселенная, в которой наша утлая обитель всего лишь ничтожная капля в океане других капель, которые со страшной силой размножаются. Да, кстати, это не Эверетт ли из какой другой вселенной нашептал тебе про детерминизм?”.

Вселенные, вселенные, не счесть их числа. Все они уютно угнездились в Ничто и друг другу не мешают. В какой-то части их живут свои Олеги Ивановичи со своими Шариками и Кузями и тоже размышляют о мироздании. Есть в каждой такой вселенной и свой Хью Эверетт, первым сформулировавший тезис о непрерывном порождении всё новых и новых вселенных при каждом акте выбора между несколькими возможностями. Если может какой-нибудь атом испустить или не испустить фотон и-таки его испустит, то в тот же миг вселенная раздвоится. Возникнет её точная копия, в которой такой же атом-двойник фотон не испустит, и уже две вселенные бок о бок, но при этом не замечая друг друга, пойдут себе дальше своими путями, делясь при каждом, пусть даже самом ничтожном, событии в мире составляющих их частиц. Если может Олег Иванович выбирать, идти ли ему на рыбалку или посмотреть передачу на “Дискавери”, и выберет рыбалку, то в идентичной вселенной другой Олег Иванович может засесть у телевизора. И сколько же своих копий успел наплодить Олег Иванович в своей жизни?

Тут Олегу Ивановичу вспомнился голливудский фильм “День сурка”. Главный герой того фильма Фил Коннорс, заснув вечером второго февраля, просыпается утром того же второго февраля и переживает этот день много раз подряд, и каждый раз по-разному. И такое наваждение случается с ним одним. Для всех прочих день второго февраля – обычный день, которому предшествовали не дюжины вторых февраля, а, как и положено – первое февраля. Этот фильм в своё время понравился Олегу Ивановичу, а сейчас он его просто полюбил. Ведь это наваждение, приключившееся с Филом Коннорсом, можно трактовать как истории нескольких Филов в параллельных идентичных вселенных, каждый из которых делал в этот день свой выбор. И в каждой из них день второго февраля протекал по-иному в зависимости от того, какой выбор делал герой. Так и гулял бы Фил без конца по параллельным мирам, если бы однажды, благодаря хорошему поведению, не вернулся в свою родную Вселенную точно в срок – утром третьего февраля. Здесь сделано только одно ненаучное допущение – Фил из нашей Вселенной смог воплотиться в своих двойников в других вселенных, а это невозможно по определению.

Олег Иванович завершил вторую главу своего манускрипта и дал себе неделю отдыха от интеллектуальных трудов. Пришла пора потрудиться физически и заготовить грибов на зиму. Тут уже не до писанины. Тундра в начале августа, насколько хватало глаз, была словно панцирем покрыта округлыми бурыми шляпками безукоризненно чистых моховиков. Такое умопомрачительное грибное изобилие лишало выход за грибами необходимой изюминки, азарта, знакомого любому грибнику с Большой земли. То, что на Большой земле называют грибной охотой, в тундре было грибным покосом. На Большой земле грибы приходится выискивать. В тундре грибы может собирать центнерами даже слепец. Станция Олега Ивановича в начале августа словно попала в окружение моховиков, и он начал планомерную очистку периметра от надвинувшейся бурой армады.