Это — 2009 год. Я сейчас долго думал, цеплять ли те фрагменты к письму — они же совсем по-другому написаны и совсем в другое время. Только хочется всё же показать тебе людей, с которыми встречался, чтобы и ты мог побыть среди них, раз уж нам вместе съездить туда не пришлось.

В общем, такое вот «лирическое отступление»…

Пузатенький «Боинг 737», приземлившись, долго катил по бетону, выруливая к зданию аэропорта. Шум двигателей, обрывки фраз, русская и грузинская речь. Украинская стюардесса (мы летели из Киева) тщетно молила вскочивших с мест пассажиров потерпеть и не торопиться. Терпели секунд пятнадцать. Затем картина повторялась…

В холле аэропорта всё протекало более чинно. Пройдя контроль и ухватив с ленты транспортера свой чемодан, я разглядел в толпе встречавших Пикрию. За ее спиной, подобно монументу, возвышался Ираклий. А вскоре мой старенький баул уже покоился на заднем сиденье не менее старенького «Фольксвагена». Мне, как гостю, отводилось место рядом с водителем. Ираклий одной рукой крутил баранку, другой жестикулировал, ибо речь, не сопровождаемая жестами, есть не речь, а занудство. Грузия…

Вечер. Девятый час. В Петербурге еще светло, а тут черное небо, звезды и под ними — как отражение — россыпь огней лежащего в темной долине города, который я видел последний раз тридцать два года назад.

— Ну, как у вас там? — спрашивает Ираклий.

— Снег, — отвечаю я.

— Снег, — глубокомысленно повторяет он. — Снег — это плохо.

— Угу.

Наступает долгая пауза.

— А у вас тут как? — спрашиваю, чтобы прервать молчание.

— У нас? — Ираклий оживляется и рассекает воздух ладонью. — У нас всё хорошо, дорогой. Ну, сейчас, конечно, не совсем чтоб просто. Вот до войны у меня…

Пикрия сзади деликатно кашляет. Разговор снова прерывается.

— Ты знаешь, дорогой, — продолжает Ираклий спустя минуту, — мы сейчас приедем, сядем за стол, Элисо тебя давно ждет. Ты нам про Петербург расскажешь. Я, знаешь, когда был в Петербурге? Я сам уже не помню когда. А ты нам расскажешь про свою жизнь. Про детей, про жену расскажешь. А про всю эту политику мы говорить не будем. Ну, зачем нам эта политика? Правда, дорогой?

Я не собираюсь говорить о политике. Я еду к своим друзьям — в город, очаровавший меня когда-то и слившийся тогда с картинами Пиросмани, с голосом Нани Брегвадзе, с «Певчим дроздом» Иоселиани. В легкий, теплый город Тбилиси, лежащий там, впереди, у подножия гор, обступивших это ночное шоссе.

Но в шестидесяти километрах отсюда находится земля, полгода назад разделившая их и меня. Истерзанная короткой нелепой войной, отнявшая — Бог знает на сколько лет — что-то безмерно ценное, что было у нас: просто возможность легко и непринужденно общаться друг с другом.

Война… Кто-то, потупясь, назовет ее «конфликтом». Кто-то будет трубить о победе. А кто-то станет подсчитывать дивиденды, втискивая судьбы людей в толстые папки отчетов…

Может, и впрямь нелепо рассуждать в этой суетне о человеческих судьбах, о том, чем обернется для целых народов, разделенных лежащим вдали горным хребтом, безумный август 2008 года?

Бал правит Ее Величество Геополитика. Всё остальное — интеллигентские бредни…

А может, стоит всё-таки на минуту остановиться и немного подумать. Спокойно, без истерики. Подумать, как начинала раскручиваться эта спираль, как и когда свернули мы на эту дорогу, приведшую нас в тупик.

«Зачем дорога, если она не ведет к храму?»

Мы с Ираклием сидим за длинным столом в ожидании гостей. Под маленькой люстрой советских еще времен — точно такой, что когда-то висела в моей комнате, — выстроились тарелки, бокалы, плоские миски, в которых дымится что-то ароматное и наверняка чертовски вкусное. Особенно после самолетной кормежки.

— Послушай, — говорит он, уловив момент, когда Пикрия выходит на кухню. — Послушай, дорогой. Ну вот скажи мне, почему так всё получилось?.. Ты только не думай, что тут обида какая-нибудь или всё такое. Ну, ты понимаешь…

Пикрия возвращается с очередным блюдом в руках. Мельком глянув на притихшего Ираклия, она задерживается возле стола. Улыбка на лице еще держится, но уже не ахти как.

— Если я услышу хоть слово про политику, — раздельно чеканит она, — я вас обоих…

Ираклий делает вид, что в данный момент его больше всего на свете интересует люстра. Похоже, надо встревать.

— Ай, ай, калбатоно Пикрия! Что я вижу? И это — восточная женщина?

— Восточных женщин ищи в Самарканде, — гордо произносит калбатоно Пикрия, но всё же смиряет гнев. — Нет, правда, мальчики, ну мы же договорились!

Великовозрастные мальчики дружно кивают, и она, помедлив, удаляется.

Всё хорошо. Всё нормально. Всё прекрасно.

Светит желтая люстра над вереницей тонких бокалов, стоят на белой скатерти графины с красным вином, лежит на тарелках мягкий лаваш. Зачем нам какая-то геополитика? Кому вообще она нужна?..