Темник, хозяин войск, он распоряжался ханами, он сменял их одного за другим, но всякий хан норовил распоряжаться темником.

Шестнадцать лет прошло, как зарезали хана Хадыря. Это Мамаю удалось, но стать ханом не удалось. Мамай поставил Абдуллу, но пришлось и этого прирезать. Поставил Магомет-Султана, но пришлось придушить и Магомета.

Невозможным оказалось вырезать всех, кто имел на ханство право. Нужен был хороший поход, свежая слава и новая дерзость, чтобы наконец-то сделаться ханом. Бернаба тихо шептал какие-то стихи. Они разговаривали по-персидски. Мамаю плохо давался этот язык. Он не всегда понимал смысл стихов и скрывал презрение к Бернабе, когда тот восхищался кем-нибудь из поэтов.

— Слова подобраны хорошо, но смысл их темен! — говорил Мамай.

В ответ Бернаба молчал, но лоб его покрывался румянцем и глаза становились узки. В это время он прятал свой взгляд от глаз Мамая.

А Мамай и не старался любить стихи: любить их было обязанностью Бернабы, как обязанностью раба Абду-Рауфа — чистить Мамаева коня, как обязанностью раба Клима — готовить еду. «Если есть слуга, который умеет любить стихи, незачем это делать князю!» — так размышлял Мамай. Сколько еще дней оставалось ждать до новых рабов? Бегич приведет ему их.

День клонился к вечеру. Где-то ухали бубны, переплетаясь с песнями. Откуда-то проходил караван, и верблюды ревели под картавый звон тяжелого бубенца.

Гуще становился аромат цветов. Их привезли из Турана, как три года назад из Кафы привезли Бернабу, а ковры — из Персии, а ароматные дыни — из Шемахи. Водоем облицован искусным каменотесом из Бухары. Сад разбит садовниками — рабами из Мерва. Скоро из Москвы Бегич приведет голубоглазых пленниц.

Бернаба сделал неосторожный ход.

— Шах! — вскрикнул Мамай.

Бернаба отступил.

— Смерть! — поставил ферзя Мамай с такой силой, что колокольчики долго не умолкали внутри доски.

Калитка распахнулась. В сад ворвались пыльные, оборванные воины.

По садам замолкали бубны, обрывались песни.

Воины неподвижно остановились, уткнув глаза в землю. Так не извещают о победе!

— Не может быть! — тихо сказал Мамай.

Один из оборванных воинов поднял лицо, покрытое пылью. Да это князь Таш-бек, правнук Чингиза.

— Не может быть!

— Бегич убит.

— А войско?

Таш-бек прикусил губу.

— Ну!

— Говорю: все побиты.

— Кто мог побить всех?!

Таш-бек молчал.

Мамай кинулся к двум другим.

— Ну?!

Он схватил их за рваные халаты. Никто не ожидал, что в столь худых руках скрыта такая сила. Воины едва удержались на ногах.

Мамай опять подбежал к Таш-беку:

— Говори!

Таш-бек сурово и коротко сообщил все.

Мамай сжался. Халат оказался широк и сполз с плеча. Повелитель войск, он подбежал к ковру, ударил ногой в шахматную доску. Звон колокольчиков рассыпался в наступившем молчании. Доска раскололась под твердой пяткой.

Бернаба стоял, глядя на эту дикую пляску.

Чуть прихрамывая, Мамай добежал до князя и с размаху наметился ударить в лицо. Но Таш-бек перехватил Мамаевы руки, словно сковал их.

— Уймись!

— Пусти!

— Но!

Так же внезапно пришло успокоение.

— Расскажи еще раз.

Таш-бек вытер рукавом лицо. Прошел к блюду, на ротором лежала нарезанная дыня, сдвинул ломти в сторону и, подняв блюдо, принялся пить сок. Блюдо вздрагивало в его руках вслед каждому глотку.

Мамай покорно ждал за его спиной.

Обернувшись, Таш-бек впервые заметил, что Мамай очень мал ростом, кривобок, щупл. Только глаза быстры, злы, хитры.

«Хорек!» — но не сказал этого, а снова повторил, как шли, как перешли Вожу, как бились.

— Убиты и Хази-бей, и Бегич, и Каверга, и Карагалук, и Кастрюк.

Мамай сказал:

— Теперь вижу, ты в лошадях лучше всех понимаешь. Сумел ускакать.

— Побывал бы там сам!

— Я побываю.

— Ты?

— Не успеет этот сад пожелтеть, я сожгу Москву, а Дмитрий будет мне собирать навоз для топлива.

— Так и Бегич думал.

— Бегич — не я. А ты так не думал?

— А ты?

— Отвечай!

— Вместе с тобой так думал. Здесь.

— Со мной и пойдешь.

— Не откажусь.