– Это все "Златый эль", - не разочаровав моих ожиданий, выкладывает Фирн.
– И чертов Слайк. В попечительском совете его кузен - родич третьей или четвертой степени, я никогда не интересовался, контрактов с их кланом у нас не было уже четыре или пять поколений... Так. О чем это я?

Мы с Эриком переглядываемся. В его глазах лишь легкое недоумение: мой родич знаком с аналогичными симптомами отравления этанолом не понаслышке, и заплетающийся язык Фирна для него не сюрприз.

– В общем, - добирается до зерна своего рассказа Фирн, - ему взбрело в голову, что ты хотел убить Эрика. Глупость несусветная. Я так и сказал. Ну... потом добавил, что я прекрасно знаю вас обоих, и могу это доказать. Могу же, правда? Так что волноваться не о чем.

Эрик, как ни удивительно, не взвивается в гневе на подобное вмешательство в нашу жизнь.

– Я так плохо выгляжу, что похож на ожившего покойника, Фирн?
– интересуется он весело.

Фирн осматривает Эрика от носков домашних туфель до короткого ежика волос цепким взглядом художника, привыкшего подмечать мельчайшие детали. Я невольно следую его примеру. Плохо Эрику выглядеть не удастся при всем желании, но на жертву хищника он смахивает... по крайней мере, в области шеи.

– Есть немного, - рассеянно резюмирует уже поплывший Фирн.
– Иллуми, ты что, бьешь своего младшего? Или, - смешок, - он неудачно катался на лошади, и его исхлестало ветками?

– Ага, - подтверждает Эрик прежде, чем я успеваю вмешаться. "Даже не покраснел, паршивец", думаю с нежностью.
– По старой памяти продирался ночью через кусты и поцарапался.

Фирн ухмыляется еще ехидней и демонстративно тянет воздух носом.

– Судя по всему, в кустах ты был не одинок, - замечает.
– Но я не завистлив.

Конец фразы тонет в непроизвольном зевке. Так-так...

– В любом случае, это все ерунда, верно?
– прикрывая рот ладонью, невнятно продолжает живое средоточие яростных красок.
– Я в жизни не поверю, чтобы наш брезгливый законопослушный Иллуми принялся бы выпускать внутренности из своего... шурина, да? Или деверя? Проклятье, постоянно путаю, кто есть кто.

В здравом уме Фирн не посмел бы сболтнуть подобное, несмотря на всю нашу дружбу. Значит, симптом серьезный, и надо принимать меры. Надеюсь, за несколько минут, что мне потребуются для того, чтобы дойти до спальни и вернуться, Фирна не развезет окончательно.

– ... Черт, - слышу я, вернувшись. Перышко сидит, зябко ежась и кутаясь в складки тонкой накидки так, словно в комнате поселился северный ветер.
– Не нужно было двойную дозу...

– Не нужно было, - соглашаюсь. Некоторые люди просто созданы для того, чтобы усиленно издеваться над собой.
– Подними-ка рукав, окажи любезность.

Перышко кривится: то ли блеск шприц-пистолета кольнул ему глаза, то ли перспектива детоксикации не вызвала восторга. Следовало ожидать.

– Это еще что, Патриарх?
– риторически интересуется он.
– Не порть мне утро, будь другом. Ну да, тебе-то я испортил, но ты же не опустишься до мести?
– почти жалобно просит он, поддергивая, впрочем, рукав.

– Ты еще примись пререкаться, - обещаю я, озлившись, - и вместо привычного тебе гемосорба я, поверь, попробую на тебе какой-нибудь из новых сорбентов, посерьезней.

Фирн поворачивается бочком, пряча руку за спину - ребенок, да и только.

– Хорошо, Иллуми, я тебе уступлю, - обещает, почти послушно.
– Ну и ты уступи. Поможешь мне?

– Шантаж?
– вздергивая бровь, интересуюсь я.
– Помогу, еще бы. Эрик, будь добр, пошли кого-нибудь за одеялами и пачкой салфеток для грима, сейчас этого красавца начнет трясти.

Фирн с видом покорности жестокой судьбе вновь опускается в кресло. Мировая скорбь так и читается на его лице, когда он закатывает рукав.
– Что бы не прийти к тебе на полдня позже?
– вопрошает.

Фирново шипение вторит тихому шипению разряжающегося шприца, своеобразный дуэт завершается мучительным стоном.

– Ох...
– бормочет Фирн. Зрачки у него сужены, физиономия бледна даже сквозь нарисованную красоту, и руки невольно подрагивают от чрезмерного возбуждения.
– Ненавижу эту пакость.

Эрик, очевидно, решив не делать слуг свидетелями творящегося безобразия, приносит одеяла сам, и я, укутав Фирна по самый нос, наливаю ему чая - сладкого, горячего, с лимонным бальзамом.

– Ооо, - слабо радуется Фирн, когда я подношу чашку к его губам, благоразумно не доверяя его координации.
– Чай - это хорошо. А еще лучше - что я не ел, а то бы...

Пока Фирн греет о полупустую термочашку руки, я стираю поплывший от подскочившей температуры и пота грим. К моменту, когда третья салфетка покрывается многоцветными разводами, дрожь Фирна отпускает, а лицо, лишенное декоративной защиты, предстает во всей красе: полудетское, почти инфантильное, из тех, что престарелые тетушки обозначают умиленным "какой миленький мальчик".