– Итак, – начал я, – пришло время поговорить.

Они ожидали. Что им еще оставалось?

– Не знаю, почему Посейдон послал меня к быкам; не знаю и того, хочет ли бог моей смерти на Крите. Если же он не желает ее, я приложу свою руку к тому, что увижу на острове. Но пока мы во власти Миноса, и я – как и все вы – просто раб бога. Каким вы хотите видеть меня? Занимающимся лишь самим собою или ответственным за всех вас, как было бы дома?

Не успел я закрыть рот, как все завопили, что желают иметь предводителя. Лишь Гелика, девушка с раскосыми глазами, молчала, но иной я ее не видел.

– Сперва подумайте, – проговорил я. – Если я стану вашим вождем, то заведу собственные законы. Понравится ли вам это? Вот муж, который имеет власть устанавливать их. – И я указал на критянина, вновь усевшегося на свое место и занявшегося ногтями.

– Если хочешь, мы можем принести клятву, – предложил Аминтор.

– Да, хочу. Мы должны дать клятву стоять друг за друга. И если кто-нибудь не согласен, пусть скажет сейчас. Говорите и вы, девы. Я зову всех на совет. Мы должны завести собственные обычаи, соответствующие нашему положению.

Не привыкшие бывать на людях, афинские девушки отступили, перешептываясь, наконец заговорила смуглая и резкая минойка Меланто:

– Мы оставили родную землю, поэтому нами должен предводительствовать муж; таким всегда был закон минойцев. Я за Тесея.

– Это один голос, – проговорил я. – А что скажут шестеро остальных?

Повернувшись к ним, она проговорила с пренебрежением в голосе:

– Вы слышали его. Поднимите руки, если не способны открыть рот.

Тогда пятеро подняли руки, а Хриса, сероглазая девочка с золотыми волосами, серьезным голосом проговорила:

– И я за тебя, Тесей.

Я обернулся к юношам:

– Кто против? На Крите мы должны будем полагаться друг на друга. Поэтому говорите сейчас, и, клянусь головой собственного отца, я не буду в обиде.

Юный афинянин Ир, любимчик своей мамаши, отвечал серьезным голосом без привычного жеманства:

– Тесей, никто не возражает против тебя. Ты отдал себя богу, а нас просто взяли. Кроме тебя, никто не вправе называться царем.

– Очень хорошо, – проговорил я, – пусть свершится именем бога. Но нам нужен жезл для оратора.

Вокруг не было ничего, кроме веретена, которое крутила Фива, чтобы скоротать время.

– Бросай-ка свою шерсть за борт, сестричка, на Крите потребуется иное умение.

Она поступила по моему совету, и мы воспользовались деревяшкой.

– Вот наш первый закон, – проговорил я. – Все мы отныне родня. Среди нас нет больше афинян и элевсинцев. Более того, бык не отличит знатного от простолюдина; поэтому пусть каждый думает лишь о своей чести и забудет о звании. Среди нас нет эллинов и минойцев, нет знатных и низких, нет даже мужей и жен. Девушки должны сохранить девственность, иначе они потеряют жизнь. Тот из юношей, кто забудет об этом, преступит нашу клятву. Скоро все мы будем танцевать для быка – и мужи, и девы. Ну а раз мы можем быть только товарищами, пусть каждый поклянется, что не станет относиться к другому без братской приязни.

Я выстроил всех кружком, жрица-критянка скользнула поближе – посмотреть, не задирают ли здесь чью-нибудь юбку. А потом я взял с них крепкую клятву – ведь до сих пор нас связывало лишь несчастье. Все сразу приободрились, как бывает, когда испуганный человек находит себе дело.

– Теперь все мы – дети одного дома, – проговорил я. – И нам нужно имя.

Тут я заметил, что Хриса обратила к небу свои широко посаженные глаза, и услышал далекие крики. Цепочка длинноногих журавлей, мерно взмахивая крылами, перелетала от острова к острову.

– Смотрите, – объявил я, – Хриса заметила знамение. Журавли тоже танцуют; всем известен «танец журавля». И мы назовемся «журавлями». Но теперь, прежде чем что-либо делать, мы посвятим себя вечноживущему Зевсу и Матери Део. Пусть будут общими и боги, тогда никому не будет обидно. Меланто, ты будешь взывать к богине, но без всяких женских мистерий: у «журавлей» все должно быть общим.

По правде говоря, мне вовсе не хотелось обделить почтением Матерь. Она не любит мужей, находящихся у кормила власти; а на Крите, я знал, Матерь Део владычествует среди богов.

– Хорошо, – проговорил я потом. – Совет еще не окончен. Кто-нибудь хочет сказать свое слово?

Руку протянул хрупкий юноша, показавшийся мне знакомым. Теперь я вспомнил, где видел его: он-то и наводил блеск на упряжь, пока я поджидал отца. Не глядя на обоих элевсинцев, которые входили в стражу и потому числили себя потомками богов, я передал ему жезл:

– Слово Гиппону.

– Господин, – сказал он, – нас принесут в жертву быку? Или он будет сам ловить нас?

– Я бы тоже хотел это знать. Но кто может сказать?