А потом построили здесь станцию: красивый деревян­ный вокзал с конусной башенкой и флюгером, багажное отделение, высокую по тем временам водонапорную баш­ню, на путях появился длинноносый водолей. Строили в те времена прочно, навек. Для жителей села Смехово на­шлась на станции работа. Андрей Иванович был первым путевым обходчиком, потом работал в дорожной бригаде, а к старости, уже став заслуженным железнодорожни­ком, получил должность переездного сторожа.

Он чуть было не прославился на всю округу. Когда свергли Временное правительство, министры и генералы покинули революционный Петроград. Поезд с важными сановниками приближался к станции Смехово. Абрамов, возглавив группу путейцев, разобрал железнодорожный путь. Но задержать генералов со свитой не удалось:

поезд вовремя затормозил, и охрана открыла пулеметный огонь. Что могли сделать путейцы с ломами да охотничьи­ми ружьями? Машинист дал задний ход и укатил в сторону Бологого. Во время перестрелки Андрея Ивановича ра­нили, но он, пока не упал, бежал за вагоном и палил из двустволки, которая наконец-то пригодилась.

4

Длинный весенний день нехотя угасал. Солнце щед­ро позолотило оцинкованную, с пятнами ржавчины башен­ку вокзала, опалило огнем вершины сосен и елей. Возве­щая сумерки, недружно загорланили петухи. Где-то дале­ко, у висячего моста, крякнул паровоз. Ветер принес не­громкий торопливый перестук колес и печальный голос кукушки. Сидя на сосновом суку, добрая кукушка кому-то щедро отсчитывала долгую жизнь.

Ничего этого не видел и не слышал Андрей Иванович. Сложив на груди, по христианскому обычаю, тяжелые, уже не чувствительные ни к чему руки, он умирал. Еще когда поезд зарезал последнюю дочь, Андрей Иванович, тяжело пережив это горе, подумал, что вот теперь он со­всем один. И умирать будет один, никого рядом не будет. Тогда это казалось ему большим несчастьем. А сейчас вот, на пороге смерти, он не чувствовал этого одиночества. По­койно ему было и хорошо. И не хотелось видеть страдаль­ческие сочувствующие лица, слышать бабье всхлипыва­ние, пустые слова утешения.

Он уже ни о чем не думал, ничего не хотел. Где-то в потемках угасающего сознания всплыло губастое, гла­застое лицо черноволосого мальчонки. И старик чуть слышно прошептал:

— Артемка...

Напрягая всю свою волю, он в последний раз раскрыл помутневшие глаза и взглянул на дверь: уж не внук ли стоит на пороге?

— Артемушка, приехал, родимый? — спрашивает Анд­рей Иванович и своего голоса не слышит. И уж не Ар­тем стоит на пороге, а столяр Петр со складным метром в руках. И метр сам по себе медленно распрямляется...

— Красить не моги, — шепчет старик. — Артем по­красит как следовает...

— Дедушка, тебе плохо? — спрашивает соседская девчонка Машенька, тараща на него глаза. — Я сейчас квасу принесу... Или молока? Дедушка, дедушка, почему ты молчишь?!

А на станцию прибыл пассажирский. Остановился за стрелкой и засопел, задышал, выпуская облачка пара. Раз­двинулись широкие двери багажного вагона, и оттуда стали выгружать ящики. Пассажиры с узлами и чемода­нами выходили из вагонов.

Мимо дома, где умер старик, пробежали на высоких каблуках в клуб девушки в коротких ситцевых платьиш­ках. Одна из них что-то сказала, остальные громко рас­смеялись.

Пассажирский трубно гукнул, захлопали железные щиты поднимаемых подножек, зашелестели, трогаясь с места, вагоны. Дежурный обособленно стоял на перроне, глядя прямо перед собой.

На столбе, осветив летнюю танцплощадку, ярко вспых­нул прожектор, закряхтел динамик, визгливо царапнула пластинку игла радиолы, и жизнерадостный женский голос

с подъемом затянул: «Марина, Марина, Марина-а...»

Сегодня среда. В клубе танцы.

Глава вторая

1

Артем вернулся из Репина, где был на даче у прияте­ля, в субботу. Телеграмма из поселка Смехово его озада­чила: какой дед? Какое наследство? Уж не разыгрывает ли его кто из приятелей?

С телеграммой в руке Артем присел на широкую, за­стланную толстым шерстяным пледом тахту. Еще раз внимательно прочел скупой текст. Конечно, это никакой не розыгрыш. Телеграмма самая настоящая.

Артем нахмурился и задумчиво уставился на портрет Черкасова, нарисованный им незадолго до смерти велико­го артиста. Приятели находили, что это лучший портрет артиста, и советовали его продать в художественный фонд, но Артем не захотел расставаться с оригиналом и оставил портрет у себя. Он любил Черкасова и был очень тронут, когда больной артист согласился ему позировать.

Ехать сейчас в какое-то Смехово Артему хотелось меньше всего. Неделю назад он с художником Алексеем закончил роспись нового Дворца культуры на Охте. По­чти год они работали на лесах, расписывая стены и по­толок. Иногда хотелось на все это плюнуть, порвать контракт и тихо-мирно писать карельские пейзажи. Ар­тем так бы и сделал, но Алексей был волевой мужик и умело подавлял бунт в душе приятеля. Он говорил, что их работа — это самый благодарный труд. Тысячи, да что тысячи?! Миллионы людей будут любоваться их на­стенными панно, росписью на потолках. Они старались изо всех сил. И потом, за работу они должны были по­лучить приличную сумму, а это в суровой жизни моло­дого художника имеет немаловажное значение. «Закончим сей гигантский подряд, .— говорил Алексей, — потом два-три года будем безбедно жить». И приводил изве­стные со школьной скамьи примеры, как Микеланджело расписывал соборы, которые потом прославились на весь мир благодаря его фрескам...