Шрифт:
Козлику сказать? Ну ее! С девчонками связываться! Да и толку от нее — слабенькая.
— Если только Бориса.
Сашке моя кандидатура понравилась.
— Не откажется?
— Попытка не пытка.
— Главное, чтобы не разболтал. Скажет еще дяде Володе. Тогда все пропало.
— А пусть сначала даст честное слово.
— Ну, хорошо, — согласился Сашка. — Значит, на тебе две лопаты и дипломатические переговоры с Борей. На мне одна лопата, мясо для Волка, карманный фонарик и веревка. Да, еще лом.
— А веревка зачем?
— А как спускаться?
— Вниз? Гуда?
Тотчас же сработало мое воображение. Я увидел себя висящим на веревке в могильном мраке внутри кургана.
Уже смеркалось. Иначе Сашка обязательно бы заметил, как я содрогнулся.
И сколько я потом, на обратной дороге домой, лежа в палатке возле похрапывающего дяди Володи, ни старался отделаться от этой мысли — никак не удавалось.
Вишу на веревке в черной пустоте — и все!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я висел на веревке, не решаясь спрыгнуть. Мне казалось, подо мной бездонная яма.
Веревка дернулась. Это Сашка. Торопит меня. Ему хорошо, он наверху.
Я зажмурил глаза и отпустил руки. Не висеть ведь так вечно. Будь что будет!
Приземление оказалось неожиданно мягким, словно земля подо мной спружинила. Сверху полился свет — Сашка включил свой фонарик. Удивительное дело: простой китайский фонарик, а сколько света. Как будто вверху горела электрическая лампа в пятьсот свечей.
И сразу я увидел горшки. Много горшков! Они были выстроены по росту, как выстраиваемся мы на уроке физкультуры. Впереди стоял огромный горшок, величиной с добрый бочонок. За ним шел горшок поменьше. А на самом конце ряда, у стены, притулился совсем игрушечный горшочек, не больше яйца. И все целенькие, аккуратные, с красивыми рисунками на пузатых боках. Вот дядя Володя обрадуется!
Сверху крикнули громко:
— Толька!
Сашка — кто еще! Что ему потребовалось?
— Толька!
И веревку дергает зачем-то.
— Толька! Толька!
Свет мощной электролампы ударил мне в глаза.
Я проснулся.
В палатку через откинутый полог прямой наводкой били солнечные лучи. Сашка, стоя на четвереньках, теребил мой спальный мешок.
— Ну, вставай же, Толька! Вставай!
Я сунул ноги в кеды и, не зашнуровав их, выскочил наружу как был: в трусах и майке. Сашка потащил меня в кусты, подальше от палаток. Кругом было еще тихо, лишь наверху, в тополях, беспрерывно трещали, как моторчики авиамоделей, маленькие серые птички — это у них песни такие трескучие.
— Который час? — Я потянулся и зевнул.
— Седьмой… — Слушай, Толька, я видел золотую гривну.
— Правда? — обрадовался я. — А я горшки. Штук, наверное, двадцать или даже больше. Только хотел сосчитать, а ты разбудил…
— Сашка не слушал. Какой-то он странный сегодня. Вроде напуганный. По сторонам озирается, словно кто-то может к нам подкрасться.
— Ты что, серьезно, насчет гривны?
Он кивнул.
— Где?
— У дяди Коли.
Мои глаза вылупились сами собой.
— Вчера поздно вечером, — продолжал Сашка. — Полез в ящик стола за отверткой — смотрю: гривна! Я обрадовался и к дяде Коле: «Где ты нашел?» А он рассердился, закричал, что нечего по ящикам шириться, что в ящике не та гривна, а совсем другая. И вообще, чтобы я держал язык за зубами, а то он меня живо домой отправит.
— Мажет, в самом деле не та?
— Что я, нашу гривну не знаю? И блестит, и грифоны на концах… Слушай дальше! Утром, всего час назад, наверное, заявляется ваш Миша. Я притворился, что сплю. Дядя ему гривну отдал и говорит тихо: «Сашка мой видел. Как бы не разболтал». А Миша: «Ничего, не успеет». Понял?
Мне казалось, я еще сплю и вижу сон. Такая новость, такая новость! Ну, Миша — допустим. Хотя тоже не очень верится. Но Николай Сидорович? Он вор? Или сообщник?
Мы с Сашкой быстро договорились, как действовать. Пока никому ничего не говорить — раз. За Мишей устанавливаем непрерывное наблюдение — два. Как только выясним, где он прячет гривну, немедленно хватаем ее — и к дяде Володе.
Лагерь уже проснулся. Среди других голосов я различил громкий веселый голос Миши и успокоился: он еще здесь, никуда не смотался, ничего не подозревает. Уйдет на раскопки — я с ним, а Сашка тем временем обшарит его палатку.