Тотчас уходишь назад, только сон меня сладкий покинет.

Ты, как овечка, бежишь, что завидела серого волка.

Я же влюбился, голубка, тотчас же, как, помнишь, впервые

С матерью вместе моей захотела цветов гиацинта

Ты поискать по горам, — это я показал вам дорогу.

Видел тебя с той поры я не раз и со страстью расстаться —

Нет, не могу. А тебе будто вовсе нет дела, ей-богу.

30Знаю я, знаю, красотка, за что ты меня избегаешь.

Верно, за то, что лицо перерезано бровью мохнатой;

Тянется прямо она, пребольшая, от уха до уха;

Верно, за глаз мой единый, быть может, за нос плосковатый.

Все же тысчонкой овечек владеть это все не мешает;

Славное я молоко попиваю домашних удоев,

Сыра хватает всегда: и летом, и осенью поздней,

Даже и лютой зимой никогда не пустуют корзины.

Кто же из здешних киклопов играет, как я, на свирели?

Все я про нас, про двоих, о, сладкое яблочко, песни

40Позднею ночью слагаю. Одиннадцать юных оленей

С белою лункой кормлю я тебе, четырех медвежаток.

Только меня навести — сполна тебе все предоставлю.

Брось свое море! О скалы пусть плещутся синие волны!

Слаще в пещере со мной проведешь ты всю ночь до рассвета:

Лавры раскинулись там, кипарис возвышается стройный,

Плющ темнолистый там есть, со сладчайшими гроздьями лозы,

Есть и холодный родник — лесами обильная Этна

Прямо из белого снега струит этот дивный напиток.

Могут ли с этим сравниться пучины и волны морские?

50Если же сам я тебе покажусь уж больно косматым,

Есть и дрова у меня, и горячие угли под пеплом, —

Можешь меня опалить; я тебе даже душу отдал бы,

Даже единый мой глаз, что всего мне милее на свете.

Горе, увы! С плавниками зачем меня мать не родила?

Как бы нырнул я к тебе, поцелуями руку осыпал,

Коль бы ты губ не дала! Белоснежных принес бы я лилий,

Нежных бы маков нарвал с лепестками пурпурного цвета.

Лилии в стужу цветут, а в зной распускаются маки,

Так что не мог бы, пожалуй, я все это вместе доставить.

60Все ж, моя крошка, теперь ты увидишь, я выучусь плавать.

Эх, кабы только сюда чужеземец на лодке явился!

Сразу бы я разузнал, зачем вам в пучинах селиться.

Если б ты на берег вышла! Забыла б ты все, Галатея,

Так же, как я позабыл, здесь усевшись, про час возвращенья.

Ах, захотеть бы тебе пасти мое стадо со мною,

Вкусный заквашивать сыр, разложив сычуги по корзинам!

Мать виновата во всем, на нее я в ужасной обиде:

Разве не может она про меня тебе слово замолвить?

Видит, как день ото дня я худею и чахну все больше.

70Ей я скажу: на висках у меня будто жилы надулись,

Также в обеих ногах; пусть страдает, когда я страдаю.

Эх ты, Киклоп, ты Киклоп! Ну, куда твои мысли умчались?

Живо корзину ступай заплети да зеленые стебли

Овцам снеси поживей — самому тебе время очнуться!

Ту подои, что под носом стоит, — не гонись за бегущей.

Право, найдешь Галатею, а может, кого и получше.

Много красоток меня зазывает на игры ночные;

Так и хихикают все, как только на зов их откликнусь;

Ясно, что в нашем краю я считаюсь не самым последним».

80Так успокоил любовь Полифем, слагая напевы.

Стоило это дешевле, чем если б лечился за плату.

Был не для нас лишь одних, как мы думали, Никий, с тобою,

Эрос рожден — кто бы ни был тот бог, что родил это чадо.

Вовсе не первым нам красивое мнится красивым.

Отпрыск Амфитриона, чье сердце из кованой меди,

Дикого льва одолевший, к прелестному отроку Гилу,

К мальчику в длинных кудрях, был жаркою страстью охвачен.

Сам он его обучал, как родитель любимого сына,

Чтоб, научившись, он мог за доблесть прославиться в песнях.

Вместе всегда они были: в часы, когда полдень был близок,