Нельзя винить во всем Зале. Ольга Александровна, безусловно, допускала, хотя бы на день или два, сомнения по поводу личности женщины, претендующей на то, чтобы считаться ее племянницей. Скрыв эти временные сомнения, великая княгиня лишь подлила масла в огонь, разгоревшийся вокруг дела претендентки. Своим нежеланием признать факты собственной жизни Ольга дала пищу интриге, превратившей фрау Чайковскую в живую легенду.

Анастасия Чайковская прожила эти, столь важные для будущего месяцы, не особенно представляя себе, какие масштабы приобретает интрига, разворачивающаяся вокруг ее дела, и по-прежнему надеясь, что фортуна будет благосклонна к ней. Она казалась до удивления незаинтересованной собственным иском и не проявляла никакого интереса к попыткам доказать, что она является младшей дочерью Николая II. «Она не желает и не собирается бороться за признание, – писал в 1926 году барон Остен-Сакен, заместитель Сергея Боткина. – В любом случае, никто не сможет возвратить покой ее душе, ведь душевные муки так невыносимы… Она ни при каких условиях не хочет возвращаться в Россию, и кроме того, она также не понимает, почему так необходимо установить ее личность, ведь это подвергается сомнению даже ее близкими родственниками» {1}.

Данное обстоятельство было одной из характерных черт иска Чайковской и самым неожиданным поведением для того, кто обвинялся в мошенничестве. Разве любой самозванец не будет искать любые способы удостоверить заявленные им претензии? Разве он не пойдет на сотрудничество с целью завоевать признание? Даже самые громкоголосые критики Чайковской признавали, что она отличалась от людей этого типа и что одна только ее незаинтересованность в результате создавала возможность положительного исхода дела. Она соглашалась встретиться с теми, кто приходил повидаться с ней, но она никогда не выискивала их; зачастую она была готова свободно и без принуждения говорить о своем придуманном прошлом, однако, если ее понуждали к этому, она обычно отказывалась продолжать разговор. Безразличие, с которым она относилась к самым серьезным вопросам, словно это все было слишком унизительно и болезненно, фактически возводило ее на пьедестал, куда еще не возносился ни один претендент на королевский титул. Но пока она лежала больная в клинике Моммсена, за пределами клиники собирались тучи.

Опубликованная в 1926 году в копенгагенской газете National Tidende статья, которая отрицала право фрау Чайковской на великокняжеский титул, а также известие о том, что это Ольга Александровна и супруги Жильяр отказали ей в этом праве, повергли в шок сторонников претендентки в Берлине. Зале тут же вернулся в Данию и попытался обратиться с ходатайством к Ольге Александровне. Он был, как доверительно сказала она Жильяру, «более чем когда-либо убежден» в том, что претендентка и есть Анастасия {2}. Теперь она в поднятой суматохе обвиняла Зале как «автора настоящего и полного хаоса. Никто не просил его вмешиваться в это дело и производить такой шум. Он упрям и воображает себя патроном в надежде, что его протеже прославит его, что теперь его имя неразрывно будет связано с исключительным отрезком истории» {3}.

Союзника, в наибольшей степени отвечающего ее чаяниям, Ольга Александровна нашла в лице Жильяра. «Я убежден, – писал он, – что господин Зале начал свое расследование, руководствуясь самыми благими намерениями. Но вместо того, чтобы заняться серьезным исследованием собранных данных, он позволил дурачить себя, занимаясь тем, что лежало на поверхности. Он всем телом и душой предался этой авантюре и пытался перевернуть и землю, и небо, когда на его пути вставали препятствия. Он уже включился в работу еще до нашей второй поездки в Берлин, он привел в волнение королевский двор в Дании и просил совета у Министерств иностранных дел Дании и Германии… И поскольку ему не удалось вовремя увидеть свои ошибки, его деятельность оказалась полностью скомпрометированной. События последних нескольких месяцев убедили меня, что господин Зале полон решимости доказать, что он прав; он вообразил, что ему угрожает опасность. Ради его спасения та пациентка в Берлине просто обязана быть Анастасией» {4}.

Оказавшись под влиянием Ратлеф-Кальман, Зале со своей стороны не стал делать секрета из своего убеждения, что Ольга Александровна и Пьер Жильяр намеренно отказались от сумевшей выжить Анастасии. Если он был в достаточной степени почтителен, говоря о великой княгине, то, обсуждая действия бывшего домашнего учителя, он не испытывал подобных колебаний, прямо утверждая, что версия берлинских событий, предложенная Жильяром, не соответствует действительности {5}. После того как Ольга в начале 1926 года заявила об отказе признать права претендентки, король Христиан Х сразу же положил конец расследованиям Зале. Испугавшись, что в Копенгагене его могут отстранить от дальнейшего участия в этом деле, Зале подготовил перечень теоретических вопросов, касающихся того, что известно ему по данному делу, которые были написаны в таком порядке, что они сами содержали ответ. Хотя построенная на мифах логика дела Чайковской рисовала их как говорящие о многом документы. Ничего проливающего свет на события в этом перечне не было: Зале заявил, что в ходе встречи, состоявшейся в октябре 1925 года, ни Ольга Александровна, ни супруги Жильяр не высказались определенно о том, что претендентка не являлась Анастасией; а также то, что Николай и Алиса фон Швабе отрицательно влияли на эту троицу, настраивая ее против претендентки. Кроме того, он считал, что фон Швабе и Жильяр поддерживали контакт с представителями Эрнста-Людвига, великого герцога Гессенского; далее, по мнению Зале, великая княгиня только «создала впечатление», что она узнала претендентку, только для того, чтобы отказаться от нее позднее, а Жильяр отказался от своих сомнений в попытке «заслужить одобрение оставшихся в живых членов дома Романовых». А еще, утверждал он в своих записях, претендентка, несомненно, понимала, когда с ней разговаривали на русском языке, но отвечала на немецком, а также то, что по мнению Чайковской, баронесса Буксгевден предала семью императора в Сибири, и она не захотела признать ее, потому что боялась разоблачения {6}.

Существует мнение, что окончательное отношение к претендентке Зале изложил в пояснительной записке, направленной им принцу Фридриху Сакс-Альтенбург-скому, который поддерживал позицию претендентки: «Все, что мне нужно, чтобы в этом деле репутация королевского дома Дании осталась безупречной в глазах истории. Если императорский дом России хочет позволить одному из своих членов умереть в канаве, тут мы ничего не сможем сделать» {7}. К 1927 году он, судя по всему, пришел к выводу, что Ратлеф-Кальман использовала его в своих интересах и злоупотребляла его доверием, искажая приводимые документы. В январе того года он провел несколько дней в Дармштадте, полемизируя с великим герцогом Эрнстом-Людвигом по поводу документов, показаний и других деталей этого дела. «У нас состоялся бескомпромиссный спор, – писал Эрнс-Людвиг, – потому что он приехал к нам с убеждением, что мы ничего не знаем, и поэтому будем следовать его советам. Но шаг за шагом мы заставили его понять, что ему тоже довелось быть жертвою обмана». Великий герцог позволил Зале прочитать собранные им самим документы по делу претендентки. Они включали обширную переписку с Рат-леф-Кальман, а также его подробные ответы на вопросы, заданные ею. После чего герцог предложил сопоставить их с тем, что Ратлеф-Кальман говорила посланнику. Удалось вскрыть множество случаев, когда последняя или скрывала сведения, или корректировала ответы великого герцога так, чтобы выходило, что он говорит неправду по поводу тех или иных фактов. Как написал об этом Эрнст-Людвиг, Зале, будучи убежденным в совершенной честности Ратлеф-Кальман и в том, что она сообщает ему только точные сведения, «был просто ошарашен этим». «У него нет иного желания, кроме того, чтобы как можно скорей покончить с этим делом, оно вызывает у него отвращение», – записал великий герцог. По окончании своего визита Зале сказал Эрнсту-Людвигу, что «теперь он видит, что ему лгали», и что он хочет, не поднимая шума, найти предлог и отказаться от участия в совместных действиях с Ратлеф-Кальман, правда, при этом он просил великого герцога не делать это решение достоянием общественности {8}.

Верный своему слову Зале начал постепенно отходить от окружения Ратлеф-Кальман, но не от претендентки, с которой он продолжал поддерживать дружеские отношения и в чью принадлежность семье Романовых он продолжал верить. Как сказал Сергей Боткин, он впервые заметил в Зале «тень сомнения» относительно личности фрау Чайковской после того, как тот встретился с великим герцогом Эрнстом-Людвигом, как если бы «он знал что-то, но не хотел мне сказать об этом» {9}. К этому времени ущерб уже был причинен. До этого, чтобы дело не стояло на месте, Зале и Сергей Боткин тесно сотрудничали с Ратлеф-Кальман, а теперь последняя целиком взяла на себя ведение дел фрау Чайковской, являясь лицом, которое заботится о ней, создает для нее бытовые условия и не допускает к фрау Чайковской сомнительных личностей. Ратлеф-Кальман записывала воспоминания фрау Чайковской и публиковала материалы по ее делу. К 1926 году у нее появился новый патрон – великий князь Андрей Владимирович, двоюродный брат Николая II и Ольги Александровны, выпускник Александровской военно-юридической академии в Санкт-Петербурге. Андрей с интересом следил за этим делом и начал собственное расследование по иску фрау Чайковской, надеясь, как он сказал, «установить истину, какой бы она ни была» на основании анализа «всех материалов, неважно будут они “за” или “против”» {10}. Зале заявлял, что вдовствующая императрица и Ольга Александровна, «уполномочили» великого князя «представлять их в этом деле» {11}. Зале ошибался. «До меня дошли слухи, – признавался князь Андрей Сергею Боткину, – судя по которым, вдовствующая императрица Мария Феодоровна и великая княгиня Ольга Александровна были против этого расследования и что усилия, направленные на то, чтобы найти решение вопроса, не будут ими одобрены» {12}. После того как он разъяснил, какую цель он при этом преследует, Ольга сказала своему двоюродному брату, что хотя она не верит, что эта молодая женщина является Анастасией, но ни ее мать, ни она сама, «не вправе запретить» проведение частного расследования {13}.