Газета устроила очную ставку претендентки с Дорис Вингендер, которая вместе с Кнопфом и Люкке приехала в Зееон в холодное и дождливое утро того же вторника, в который газета Berliner Nachtausgabe разразилась публикацией своей сенсационной истории {20}. Когда посетители вошли в ее комнату, претендентка, которой сказали, что ее ждет встреча со старой знакомой, сидела, откинувшись на спинку дивана {21}. «Добрый день, Франциска», – сказала ей Дорис {22}. С ужасом во взгляде Франциска вскочила и, закрывая лицо платком, закричала, находясь «в состоянии безудержного гнева»: Das soll rausgehen! Das soll rausgehen! («Уберите это! Уберите это!») {23}.

На какое-то мгновение Дорис застыла в молчании, не зная, что делать, в то время как Франциска продолжала кричать. В конце концов Дорис вышла из комнаты и заявила, что она «без какого-либо сомнения опознала в претендентке бывшую квартирантку своей матери {24}. У претендентки все было точно таким же – то же лицо, тот же странный акцент, та же привычка прятать рот, короче говоря нет ничего такого, что отличало бы ее от той Франциски, которую я когда-то знала» {25}.

После Дорис настала очередь Кнопфа. «Добрый день, фрейлейн Шанцковская!» – сказал он претендентке, которая под взглядами герцога Лейхтенбергского и Люкке сидела, ошеломленная, не в силах сказать ни слова. А Кнопф сказал, что ездил в Хигендорф и встретился там с ее семьей, что и сестры, и мать, которая была больна, узнали ее по фотографии. Также Кнопф передал ей слова Анны Вингендер, что Франциска будет желанной гостьей в ее квартире в Берлине и что она даже сохранила все ее немногие вещи. Казалось, что Франциска застыла на месте, напряженно наблюдая за Кнопфом, пока тот говорил {26}.

«Вингендер… – наконец произнесла Франциска, – я не… знаю… людей… с такой… фамилией!» {27} После этого, как можно предполагать, на смену испытанному ею потрясению внезапно для нее самой пришло сокрушительное осознание того, что произошло тем утром. Несколько минут неожиданного разговора разбили созданную ею искуственную вселенную и свели на нет все ее усилия. Франциска потратила пять лет, тщательно воссоздавая внушающий доверие образ Анастасии. Награда за потраченные усилия была вполне осязаемой, все ее потребности удовлетворялись, она жила в замке в Баварии как гостья-аристократка из рода Романовых. В течение пяти лет она изо всех сил стремилась избегать опасных встреч, таких как эта, произошедшая этим утром. Что же теперь будет дальше? Не окажется ли она выброшенной, ввергнутой вновь в отчаяние и безнадежность ее прошлой жизни? И что еще хуже, не предъявят ли ей обвинение в мошенничестве?

Должно быть Франциска сама была убеждена в том, что ее игре подошел конец, поскольку она повернулась к герцогу и негромко спросила его: «И что же, вы действительно верили в то, что предоставляли кров дочери вашего царя?» Это было полнейшее признание в преднамеренно совершенном ею мошенничестве, но ответ, который дал герцог, оказался просто невероятным. «В моем доме, – сказал он, – может оставаться и жить Франциска Шанцковская. Я никогда не знал наверняка, являешься ты дочерью Николая II или нет. Я только относился к тебе с тем сочувствием, которое каждый должен испытывать по отношению к больному человеку». Как пишет газета Berliner Nachtausgabe, услышав это, Франциска, уверенная теперь в том, что герцог Лейхтенбергский и впредь будет опекать ее, неожиданно «коротко и иронично улыбнулась» {28}.

В замке Зееон царило полное смятение. Размышляя по поводу сильного волнения претендентки, в которое она пришла, увидев Вингендер, Фейт Лейвингтон записала в своем дневнике: «Самое меньшее, что можно сказать, это была очень странная встреча». Ожидая Люкке и Кнопфа, Дорис сидела в гостиной, она пила чай из самовара и говорила с герцогиней Ольгой Лейхтенбергской. «Пожалуйста, скажите ей, чтобы она вернулась к нам, – говорила Дорис герцогине. – Ее комната по-прежнему в ее распоряжении, и вся ее одежда. Мы будем очень рады, если она снова вернется к нам». А Наталье, дочери герцогини Ольги, Дорис сказала следующее: «Вы знаете, Франциска всегда воображала, что она принадлежит к более высокому социальному кругу, чем на самом деле. Она всегда тщательно следила за своим внешним видом и гордилась своими маленькими, изя-щными руками». Разглядывая фотографию Франциски в Berliner Nachtausgabe, Наталия призналась Лейвингтон: «Сходство настолько несомненное, что даже сердце замирает» {29}.

Вслед за этими событиями была разыграна еще одна и даже более причудливая постановка. Когда к числу участников присоединился сам герцог, он, невзирая на все признания претендентки, теперь, более чем когда-либо, был убежден, что последняя на самом деле являлась Анастасией. Дорис настаивала, что нет никакого сомнения в том, что это не так, но герцог Лейхтенбергский прервал ее, сказав, что у него нет сомнений, что его гостья является великой княжной, потому что она знала, как пользоваться самоваром. Для Кнопфа это уже было слишком. Повернувшись к Дорис, он спросил, знает ли она, как пользоваться этим устройством. Когда та ответила, что знает, детектив сказал: «В таком случае, Ваше Светлость, она также должна быть великой княжной!» {30}

Однако эта мелкая насмешка не произвела впечатления на герцога, который вскоре стал открыто утверждать, что во время очной ставки с Вингендер «не было представлено ничего, что могло бы скомпрометировать претендентку, и наоборот, ставка убедила меня, что последняя не является пропавшей Шанцковской» {31}. А Ратлеф-Кальман он заявил, что «результаты встречи оказались абсолютно отрицательными. В молчании и изумлении свидетельница Вингендер смотрела на лежавшую в постели больную претендентку, как это бывает только тогда, когда смотрят на незнакомого человека, которого видят в первый раз. Совершенно очевидно, что она не только не узнала ее, но и не обратилась к ней по имени» {32}.

Все это было не просто неверно, это не поддавалось объяснению. Отказ герцога признать, что Дорис фактически установила личность претендентки, делает его исключительно ненадежным свидетелем. Возможно, что этот его отказ и упростил на какое-то время положение дел Франциски. Полагаясь на поддержку таких лиц – не только тех, кто наивно верит всему, но и тех, кто говорит очевидную ложь ей на пользу, – она могла надеяться выйти сухой из воды в надежде, что все это будет вскоре забыто. Затем, как это уже случилось тогда, когда Пойтерт разнесла ее сказку по всему Берлину, те, кто поверил в то, что она является великой княжной, продолжали добиваться нужного результата. На этот раз подобная роль выпала Ратлеф-Кальман, всерьез настроенной разоблачить хитроумную интригу, разработанную по приказу герцога Эрнста-Людвига Гессенского Жильяром, Вингендерами, Люкке и Кнопфом с целью дискредитировать претендентку. Ратлеф-Кальман отыскала брата Франциски Феликса, который работал шахтером на шахтах Аммендорф-беи-Халле в долине Рура, и попросила его встретиться с претенденткой. Феликс не видел Франциску начиная с зимы 1917–1918 годов, и потребовалось некоторое время, прежде чем он согласился на предложение Ратлеф-Кальман. Он сказал, что поедет туда только в случае, если на него не будет возложена ответственность за действия сестры или обязанность опекать ее. Но и в этом случае им будет сказано только то, что ему велела мать {33}.