— В поместье въехала коляска викария и остановилась у дома. Увидев нас с дядей, Томас Эйкенсайд направился к нам. Это был человек запоминающейся внешности — высокий, крепкого сложения. Он носил пышный парик, открывавший высокий лоб, было заметно, что викарий лыс. Лицо полноватое, чувственное с правильными чертами. Густые темные брови подчеркивали широко открытые карие глаза, живые и исполненные неподдельного интереса ко всему сущему. Рот очень выразительный, красивой формы, подбородок тяжелый. Что-то неуловимо восточное чувствовалось в лице Томаса Эйкенсайда.

Ввиду теплой погоды, викарий был одет в черную шерстяную сутану, из рукавов которой выглядывали манжеты белой рубашки. Шею туго обхватывал шелковый белый воротничок в виде шарфа, который спускался на грудь двумя симметричными, широкими полосками.

— Да, точный портрет, — с энтузиазмом вставил реплику профессор Мейсен, неугомонная натура которого не позволяла ему молча слушать, а требовала принимать живое участие в повествовании.

Марк улыбнулся дяде и рассказ потек дальше:

— Обеими руками викарий держал серебряное блюдо, накрытое тяжелой хрустальной крышкой в виде купола, под которой был виден кубок.

`— «Я привез для вас, ваша милость, нечто интересное», — вместо приветствия проговорил господин Эйкенсайд, — «давайте-ка войдем в дом и поставим блюдо на стол, довольно тяжело держать все это в руках!», — торопливо добавил викарий.

Мы отправились в столовую Мейсенхауза — в ту самую, которую вы видели.

Марк взглянул на Эмили и Дика, а затем и мне достался теплый свет мягко прищуренных глаз моего парня. Я судорожно вдохнула и ответила ему улыбкой.

— Священник поставил это сооружение на стол и осторожно поднял хрустальный купол. Мы увидели старый серебряный кубок, стоящий на блюде. На кубке было выгравировано изображение пчелы.

— «Этот кубок с его содержимым хранится в моем приходе более пятидесяти лет», — начал объяснения Томас Эйкенсайд.

— «Один из моих предшественников однажды оказал гостеприимство ученому мужу, имя которого мне неизвестно, и который приезжал сюда из Лондона за местными растениями. В благодарность за хороший прием ученый муж подарил священнику вещество, то самое, что находится в кубке и про которое он сказал, что это — чудодейственное лекарство, но помогает оно, если смешать маленькую его крупинку с вытяжками из многочисленных редких растений».

— Как видите, описание викария было довольно туманным, — заметил Марк и продолжил рассказ:

— Дядя Альфред и я заглянули в кубок и увидели там большой зеленый комок какого-то неизвестного вещества. Дядя удивленно посмотрел на священника.

Тот снова принялся разъяснять:

— «Я подумал, что вы, дорогой сэр Альфред, занимаетесь естественными науками и лечите людей, так кому же, как не вам следует отдать этот кубок? Он и так уже очень давно стоит без всякого дела, может быть и испортилось там все. А вдруг и вправду в этом зеленом комке заложена большая целебная сила? Только вам, сэр Альфред, под силу проверить это».

— Викарий виновато улыбнулся, а дядя Альфред сердечно поблагодарил его и отнес средство в лабораторию, которая тогда находилась в подвале Мейсенхауза, где вы, друзья, также успели побывать, — и нас, гостей, снова одарили теплым взглядом.

— Но я ничего не успел ни проверить, ни исследовать, — подхватил Альфред Мейсен, — потому что разразилась та жестокая эпидемия. Дело в том, что в начале июня 1755 года (шел двадцать третий год с тех пор, как мы переехали в Англию) в окрестностях Белдорфа появилась некая инфекция, о которой мы по сей день не знаем, что это было. По многим симптомам эта эпидемия походила на, так называемый, «английский пот» 31. Однако, от последней вспышки английского пота в 1551 году до 1755 года, о котором идет речь, минуло больше двухсот лет. К тому же, у заболевших в восемнадцатом веке на коже появлялась сыпь, чего не происходило у жертв эпидемий пятнадцатого и шестнадцатого веков.

Профессор вздохнул, видимо, описываемые события волновали и огорчали его, несмотря на колоссальный отрезок времени, который отделял его от года эпидемии таинственной болезни в Белдорфе.

— Начали умирать люди. Ко мне потянулись за помощью и я сделал маленький госпиталь в Мейсенхаузе, где мы с Марком и Ангеликой, как могли, пытались помочь заболевшим. Болезнь протекала так: резко поднималась температура, человек дрожал и страдал от судорог, затем начиналось сумасшедшее потоотделение — люди лежали совершенно мокрыми и от них исходил тяжелый, очень неприятный запах. Больных охватывала непреодолимая слабость и сонливость — именно на этом этапе была максимальная смертность.

Мы старались поддерживать заболевших в умеренно-теплых условиях, давая им питье с клюквенным соком, отвар ивовой коры, сердечные и успокоительные средства, минеральную воду, переодевали их в сухую и чистую одежду. А вот после того, как появлялась сыпь на коже, начиналось быстрое выздоровление... у тех, кому удавалось дожить до этого...

Альфред Мейсен сокрушенно покачал головой, говоря:

— Несмотря на все старания, смертность моих пациентов составляла около пятидесяти процентов. Особенно тяжело переносили эпидемию подростки и молодежь. Заболевшие, которые не попали ко мне и находились в деревне, были в гораздо худшем положении. В борьбе с этим заболеванием прошел месяц, эпидемия пошла на спад и в нашем госпитале осталось трое уже выздоравливающих пациентов. И в это самое время, когда мы думали, что все позади, заболел Марк.