Поверил я ему, выбежал на открытое место. Смотрю, а наши овцы в кучу сбились, блеют, трясутся все. Потом загрохотало все, затряслось. Когда утихло, сунулся я снова в пещеру, шапку, видишь ли, забыл. А там все камнями до самого входа засыпано. Кем был мой спаситель, почему именно меня спасал, я до сих пор не знаю.

Захар помолчал недолго, потом продолжил:

– Но это еще не главное. Это пока так, вступление. То, о чем я хочу рассказать, случилось после войны с французами. Я к тому времени уже цыганом стал. В тот год мой табор кочевал из литовских земель в Крым. Когда проходили по Минской губернии, мне сообщили, что в одной деревне нашли девочку с сильными задатками, но орден тоже про нее знает, и теперь все зависит от того, кто раньше успеет до той деревни добраться. Сам знаешь, какая борьба у нас шла за каждого человека. Прикинул я, что мне до той деревни добираться ближе, чем кому, сел на коня и поскакал, не посмотрел даже, что дело к ночи идет. Скакать недалеко было, верст пятнадцать, да только все по лесу. Мне-то темнота не помеха, а вот конь в любую минуту споткнуться может, или на сук напороться. Поэтому, хоть и спешил, а коня не погонял.

На полпути примерно увидел впереди на дороге свет. Подъезжаю ближе, а там человек стоит, тоже в серебристой одежде, весь в свету, будто над ним фонарь горит, только никакого фонаря там не было, это я точно рассмотрел, а висел над ним какой-то предмет, из которого исходил световой конус. Он руку поднял, мой конь и встал, ни туда, ни назад. Я на человека смотрю, он на меня смотрит. Я молчу, а он говорит - тебя когда-то от смерти спасли, теперь твоя очередь невинную душу выручать. Я подумал, что он про ту девочку говорит, за которой я еду, но он мне - гони быстрее в Петровичи, там поймешь, что надо делать.

А Петровичи совсем в другой стороне от той деревни, куда я направлялся. Хотел я сказать ему, что не могу свернуть с пути, слишком у меня важное дело, но он посмотрел на меня строго, и понял я, что нельзя перечить. Конус света втянулся в то, что над нами висело, вместе с человеком, и все это исчезло в долю секунды. А я развернулся и поскакал в Петровичи. Скачу, а сам не знаю, зачем еду, что буду там делать, кого спасать. Попал туда уже под утро, когда рассветать стало. И тут меня будто кто-то повел. Гоню коня к самой крайней хате, захожу, а там молодая мать, сама еще совсем девчонка, над ребенком убивается. Малец посинел весь и уже почти не дышит. Посмотрел я - ничего сложного, одному управиться можно. Всех из хаты на улицу выгнал, чтобы не мешали, а было их там, надо сказать, много, и занялся лечением. Когда ребенок задышал и порозовел, увидел я, что ничего ему больше не грозит, вышел, дал матери денег и ускакал быстрее, чтобы от благодарностей отделаться.

К той девочке я, конечно, не успел, орден ее к рукам прибрал. А за своим крестником я потом следил до самой его смерти, все хотел понять, почему выбрали именно его. Мало ли детей каждый день умирает? Думал, может, из него кто-то особенный должен вырасти, может, великий ученый, или мыслитель...

– И как?
– спросил Жуковский.

– Да никак!
– ответил Захар.
– Всю жизнь он прожил обыкновенным крестьянином, дожил до девяноста лет. Землю пахал, детей, внуков растил... Впрочем, может я и не прав, не совсем обыкновенная жизнь у него была. Добрую он жизнь прожил, зла никому не делал, хоть самому немало лиха пришлось хватить. Праведную жизнь. Вот и догадывайся, почему именно он. Я, честно говоря, до сих пор не знаю.

6

– Вот это номер!
– Бойцов округлившимися глазами смотрел на Захара, забыв про недавнюю неприязнь.
– Что делать будем?

– Что делать, что делать...
– проворчал тот, скрывая растерянность.
– Думать будем, вот что! А в Штаты все равно ехать придется, без этого не обойтись.

– Штаты само собой, - согласился Степан, - но как быть с Ханданахом? Как теперь добраться до хранилища? С него ведь теперь глаз не спустят, из космоса будут следить, охрану выставят. Через охрану пройти, допустим, не проблема, но новую шахту заложить никак не получится, это уж слишком. К тому же, надо еще узнать, какие планы у тех, кто разбомбил поселок. Может быть, они сами там рыть собираются. Если так, надо их остановить. Неужели мы отдадим кому-то вещи древних?

– Ты прав, - согласился Захар.
– Ситуация и впрямь аховая. Мы в состоянии помешать этим "бомбистам" раскопать хранилище, но сами тоже не можем организовать там работы, потому что о сохранении секретности в таких условиях не может быть и речи.

– Никому мы не будем мешать, - заговорил, наконец, Жуковский, хранивший до сих пор молчание.
– Пусть себе копают.

– Ты что?
– возмутился Степан.
– Представляешь, в чьи руки может попасть наследство? Там ведь могут быть вещи пострашнее атомной бомбы! Или ты думаешь, что у наших военных выросли крылышки, и они морально готовы получить такой подарок?

– А ты уверен, что сам готов к этому?
– не выдержал Жуковский, но, увидев сверкнувшие от возмущения глаза Бойцова, смягчил тон:

– Пока они туда доберутся, в хранилище будет уже пусто. Мы в любом случае попадем туда раньше.

– Объясни!
– потребовал Захар, с интересом глядя на Жуковского.

– Тем же путем, каким попали туда древние, - сказал Сергей.

– А ты найдешь дорогу?
– скептически спросил Степан.
– Утром ты еще не знал, что спрятано под землей в Ханданахе, а теперь уже знаешь, как туда пройти...

– Утром не знал, теперь знаю, - уклончиво ответил Жуковский.

Захар, поняв, что Сергей увидел в сознании Лаврушина что-то такое, что прошло мимо его внимания, прекратил расспросы. А Бойцов не унимался.

– Почему ты знаешь, а мы не знаем?
– все добивался он.
– Память Лаврушина мы смотрели вместе.

– Уймись, Степа, - остановил его Захар.
– Значит, Сережа оказался умнее нас, и увидел то, чего не заметили мы.

Бойцов побагровел, и Жуковский по выражению его лица понял, что Степан готов взорваться. Он оказался уязвлен дважды. Первый раз - когда Захар без особого труда преодолел блок в памяти Лаврушина, оказавшийся Степану не по зубам. А теперь еще чертов цыган намекает на недостаток у него опыта! Во избежание конфликта Сергей мягким, очень осторожным прикосновением, стараясь, чтобы Степан ничего не почувствовал, слегка остудил его гнев и сказал: