Подоспевшим милиционерам были предъявлены серьезные документы и объяснено, что тут работает ФСБ. Стражи порядка не стали возражать, и с облегчением удалились, погрузив в труповозку тело почившего колдуна. А в квартире, где все еще оставались семь женщин и шестеро детей, начался обряд экзорцизма. Игнат Корнеевич обосновался на кухне, Обрубков по одной отводил ему женщин, Миша, как мог, успокаивал остальных, а Боря затеял возню с детьми, почти профессионально предотвратив вселенский рев. Через час все были отпущены восвояси, чтобы даже в страшных снах не вспомнить больше кошмарного мутанта.

Только мать увезенной в больницу девочки, несмотря на то, что Архангельский приложил все усилия, чтобы успокоить ее, то и дело начинала метаться из угла в угол с криком: "Анечка! Где моя Анечка?" Решили, что Обрубков лично отвезет несчастную женщину в больницу, потому что иначе она ни за что не поверит, что ее дочь вне опасности. Василий Тимофеевич особенно не сопротивлялся - Ира, как звали женщину, сразу понравилась ему. Маленького роста, ниже самого полковника, пухленькая брюнетка, не красавица, мужики не оборачиваются вслед таким. Но если присмотреться, да еще заглянуть в глаза - что-то завораживает. Как ее только угораздило попасть на крючок к колдуну?

В больнице, убедившись, что ее Анечка жива, хоть и не совсем здорова, Ирина немного успокоилась, но ни за что не соглашалась отойти от ее кровати. Обрубков пошептался с врачом и, узнав, что девочке требуется переливание крови, тут же предложил свою, что и было немедленно проделано. Щеки у ребенка порозовели, и Ирина, наконец, согласилась уехать домой. Но по дороге ее затрясло нервной дрожью, и она смущенно сказала Василию Тимофеевичу, что ей страшно, потому что там однажды побывал страшный колдун, и вообще она боится оставаться одна.

Так Обрубков оказался в ее однокомнатной квартире, которая по стечению обстоятельств располагалась в одном районе с той квартирой, которую выделило ему родное ведомство. Он чувствовал себя неловко, и надеялся все-таки уговорить ее лечь спать, а самому ретироваться домой, но Ирина не хотела и слышать. Она предложила Василию Тимофеевичу ложиться в комнате, а сама собиралась сидеть на кухне. Он, конечно, не соглашался, заявив, что совершенно не хочет спать, и посидеть на кухне может сам, лишь бы был свежий чай. Они долго препирались, пока оба не оказались на кровати в комнате, и в итоге спать до утра не пришлось обоим. С этой ночи они встречались еще несколько раз, и Обрубков незаметно привык к мысли, что не представляет себе дальнейшей жизни без Ирины.

Василий Тимофеевич никогда не был ходоком. Даже после развода с женой женщины в его холостяцкой квартире появлялись нечасто. Он робел с ними, не зная о чем говорить, хотя, в общем-то, никогда не лазил в карман за словом. А с Ирой ему было легко, и с девчонкой ее, Анечкой, не оказалось никаких хлопот, как будто она всегда путалась у него под ногами и тарахтела, не переставая.

На службе, конечно, ребята догадывались обо всем, но, отдать должное, не было не только сальных намеков, но даже двусмысленных взглядов, что приятно удивило Василия Тимофеевича. Уж в прежнем его отделе, это он точно знал, проходу бы не дали кобелячьими намеками и подколками. А тут ни слова, даже когда он стал все чаще уезжать на ночь в Москву. Хотя все отлично знали, что его московская квартира до сих пор стоит пустая, он не удосужился до сих пор купить туда не то, что кровать, но даже стулья.

Вот и сегодня он собирался к вечеру уехать в Москву. Срочных дел не было, и Обрубков по поручению Архангельского до обеда натаскивал подчиненных, обучая их основам оперативной работы, в которой ни один из них не смыслил ни бельмеса, после обеда изучали уголовное право, а потом два часа валяли друг друга в спортзале. В шесть часов вечера, когда он собирался вывести из гаража свой "Гранд Чероки", зазвонил мобильник, и Игнат Корнеевича сказал:

– Тимофеевич, ты уж, пожалуйста, не намыливайся никуда. Надо пару дней побыть на тревожном положении. Звонил человек от Жуковского, просят помощи. Наверно, придется поработать вместе с ними. Не спрашивай, что будем делать, этого я сам пока не знаю, но помочь нужно, - и отключился, не ожидая ответа.

Обрубков вздохнул, вышел из машины и позвонил Ирине, чтобы несколько дней не ждала его. Ему даже не пришло в голову возмущаться или спорить. Работать по просьбе Жуковского было честью. Он твердо знал, что тот никогда не попросит сделать что-нибудь такое, что может пойти вразрез со служебным долгом или человеческой совестью.

3

Начальник районной горнотехнической инспекции Александр Евгеньевич Майоров чувствовал себя достаточно значительной фигурой, чтобы не придать большого значения визиту двух вежливых молодых людей в штатском, плечистых и крепких, которые появились в его кабинете за десять дней до Нового года. Когда они с важным видом предъявили красные книжечки и представились: "Военная контрразведка Дальневосточного военного округа", он снисходительно усмехнулся и сказал, как ему показалось, с безукоризненно вежливой иронией:

– Господа офицеры, несмотря на мою фамилию, я не имею ни малейшего отношения к вооруженным силам. Я, к сожалению, даже в армии служить не сподобился. Так что, вряд ли могу быть вам чем-нибудь полезен.

– Простите, господин Майоров, - в тон ему ответил один из визитеров, в удостоверении которого значилось звание "майор" (второй, который помладше, был лейтенантом), - позвольте нам самим определить степень вашей полезности. Сейчас вы ответите на несколько наших вопросов, и на этом мы расстанемся к обоюдному удовольствию.