Жуковский впереди, остальные за ним спустились на пролет выщербленной каменной лестницы и оказались на площадке с еще одной дверью. Но Жуковский повернулся к ней спиной, уставился в каменную стену, что-то еле слышно прошептал, и стену с каким-то непередаваемо приятным музыкальным звуком от пола до потолка пересекла линия, быстро превратившаяся в угольно-черный проем. Обрубков направил туда фонарь, но луч света утонул там, будто в космической пустоте.

– За мной!
– сдавленным голосом произнес Жуковский и шагнул во мрак. Когда снова раздался музыкальный звук и проем за ними закрылся, он сказал Обрубкову:

– Тимофеевич, выключи фонарь, все равно толку от него не будет. А вы, мужики, дайте ребятам руки, они же не видят ничего!

Из этого Обрубков сделал вывод, что сами они видят все, но промолчал, только покачал головой. Держась за руку Степана, он стал считать шаги, насчитал сорок восемь, но тут у него закружилась голова и стали подкашиваться ноги. Правда, это состояние быстро прошло, но со счета он сбился и бросил это занятие. Вскоре по звуку шагов он понял, что они вошли в какое-то большое помещение. Непродолжительная остановка, тихий шепот Жуковского, и снова шаги по гулкому каменному полу. После трех таких переходов впереди забрезжил тусклый свет, и они вышли на нетронутый снег, освещенный яркой луной. Обрубков обернулся назад и остолбенел. Там, откуда они только что вышли, вместо прохода высилась отвесная скальная стена, покрытая мелкими трещинами, через которые не проникла бы даже мышь. Он силился что-нибудь понять, но ничего не получалось. Откуда в Сергиевом Посаде скалы? Куда пропали огни немаленького, в общем-то, города? И почему так резко понизилась температура воздуха? Ведь только что на улице раскисал снег, а теперь вдруг стало ощутимо щипать уши, мороз явно придавил за двадцать.

– Ничему не удивляйтесь, - громким шепотом произнес Жуковский.
– Все объяснения потом. А сейчас держитесь за мной и, что бы ни случилось, ничего не предпринимайте до моей команды.

Обрубков понял, что эти слова относятся к нему и Корнилову, и сдержанно кивнул. Степан вытащил из кармана плоский прибор, в котором полковник узнал спутниковый навигатор, и сказал Жуковскому:

– Покажи, где мы находимся, надо сделать привязку.

Тот достал из кармана и развернул лист бумаги, ткнул пальцем:

– Здесь.

Степан поколдовал с прибором и объявил:

– Вперед! До дороги полтора километра.

Теперь он встал во главе небольшого отряда и сразу задал приличный темп. Уже через несколько шагов Обрубков набрал полные ботинки снега и очень пожалел, что не носит теплого белья. А Корнилов, и вовсе приехавший в кроссовках и легкомысленной кепочке, немедленно разнылся:

– Предупредить надо было! Я же простуживаюсь моментом!

– Помолчи!
– одернул его Обрубков.
– Вон, женщина и та не ноет, а ты расплакался! Стыдно!

– Не переживай, заболеть мы тебе не дадим, уж в этом можешь быть уверен!
– поддержал Обрубкова Степан.

Миша замолчал, но время от времени до полковника доносился его едва слышный бубнеж.

Полтора километра оказались серьезным испытанием, потому что шли, временами проваливаясь по пояс, и тогда Степан буквально выдергивал не вышедшего ростом Обрубкова из снега. Когда вышли, наконец, на дорогу, он был весь в мыле, и с уважением смотрел на Лейлу, которая дышала совершенно спокойно, и совсем не выглядела усталой. Как, впрочем, и все остальные, кроме него и Корнилова.

Пока шли, он видел перед собой только широкую спину Степана. Теперь появилась возможность оглядеться, и вместо привычного равнинного подмосковного пейзажа Обрубков увидел подступающие вплотную к дороге горы. Почему-то это не вызвало удивления. Чутье подсказало ему, что если связался с этими людьми, то следует ожидать чего угодно. А что? Ведь в существование колдунов он тоже недавно не верил!

– Тимофеевич, а ведь это Дальний Восток!
– жарко задышал ему в ухо Корнилов.
– Точно говорю!... Мы с ребятами три сезона подряд тут по рекам сплавлялись, так что не перепутаю!

– Ладно, - отмахнулся от него полковник.
– Тебе же сказали - ничему не удивляться, вот и не возникай. Узнаем все, когда надо будет.

Успокаивая Мишу, он сам не очень верил в то, что говорил. Однако в нем крепло убеждение что, пока они рядом с этими людьми, с ними ничего плохого не случится.

Движение на дороге было не слишком оживленным. Прошло минут десять, пока вдали показался свет фар. Степан велел всем укрыться в тени деревьев, а сам вышел на обочину и, голосуя, поднял руку. Машина послушно остановилась, это оказался тягач с двумя большими железнодорожными контейнерами на длинной платформе. Степан что-то спросил у шофера, что, Обрубков не услышал из-за звука мотора, махнул рукой, и машина поехала дальше. Пропустил он и еще две машины, следующие в том же направлении. Зато грузовик с будкой-фургоном, устроил его и, после недолгих переговоров с людьми в кабине, он крикнул:

– Поехали!

Кто-то изнутри открыл дверь фургона, и они быстро запрыгнули в его дышащее теплом нутро. Там топилась железная печка, и было светло от горящего на потолке фонаря. Вдоль стен тянулись две деревянные скамьи, на них сидели четверо одетых в шинели солдат самого что ни на есть азиатского вида, и каждый держал между колен автомат Калашникова. Степан что-то сказал им на мяукающем языке, и они дружно засмеялись. Когда все расселись, и машина тронулась, Миша снова зашептал Обрубкову: