Шрифт:
Почему же все-таки так сжимается сердце? Лиля попробовала представить Сергея с другой женщиной, как он ее обнимает, ласкает... и до боли закусила губу. Попыталась себя урезонить, в конце концов она сама не святая, но от этой мысли легче не стало. Странно устроен человек! Сам себе все прощает, а другому — ничего. Нет, Лиля никогда не простит Сергею измены...
Где он сейчас? Она даже не поинтересовалась, в какой район он уехал. Сергей нравился женщинам, и Лиля это прекрасно знала, но она-то слишком высокого мнения о себе, чтобы ревновать мужа всерьез. Кто же эта женщина? После Валиных слов Лиля и виду не подала, что ее они больно ударили по самолюбию. А сейчас перед собой не было смысла притворяться. Да, это ее задело. Даже не задело, а стукнуло по голове, будто обухом. Теперь начали всплывать десятки маленьких подробностей, которые могли бы и раньше насторожить ее... Прежде равнодушный к одежде, Сергей стал одеваться тщательно, со вкусом. Стал терпимее с ней, меньше спорил. Если раньше в основном читал прозу, то теперь увлекся древней поэзией Вергилия, Гомера. Полюбил Данте, Гёте, Лорку. Бывало, лежа рядом с ней в постели, рассказывал о своих делах, советовался, а теперь сразу же отворачивался и засыпал. Вернее, делал вид, что засыпает, потому что всю ночь ворочался, вздыхал, а утром вставал невыспавшийся, с красными веками. Да, Сергей стал другим. Но до сегодняшнего дня Лиля не придавала всем этим мелочам никакого значения. Идут годы, и люди меняются...
Она нашла в оставленной Валей пачке сигарету и, неумело помяв ее в пальцах — она видела, что все так делают, — пошла в кухню и прикурила от газовой плиты. Закашлявшись, все же выкурила сигарету до конца. Когда подносила ее ко рту, заметила, что пальцы дрожат. «Ну, Сережа, — глядя на раскачивающийся уличный фонарь за окном, шептала она, — теперь держись, мой дорогой! Я тебе так отомщу...» Как она ему отомстит, Лиля пока не знала, но знала точно, что жестоко отомстит. Она не из тех, кто прощает нанесенные ей когда-либо обиды.
Она бродила по комнате, не находя места. Чашки и рюмки были не убраны со стола. Взгляд ее натолкнулся на телефон. Он светился на тахте, как красный фонарик. Лиля схватила трубку и набрала номер междугородной.
— Девушка, пожалуйста, Москву, — сказала она и по памяти назвала номер телефона.
Москву дали через полчаса. Лиля уже убрала со стола и вымыла посуду. Поглядывая на телефон, листала журнал, но сосредоточиться ни на чем не могла. Когда раздался резкий продолжительный звонок, заставивший ее выронить журнал из рук, вскочила с тахты и сняла трубку. Лицо ее было сосредоточенным и злым. Темно-карие глаза влажно блестели. Они неестественно расширились, сделав ее некрасивой.
— Ау! Семен Борисович? — нежным голосом пропела Лиля в трубку. — Добрый вечер, вы, конечно, даже не догадываетесь, кто вам звонит... Узнали? Вот не ожидала! Давно не виделись? Сами понимаете, я теперь далеко от Москвы... Конечно, работаю! Да так, как говорится, тяну лямку... Мне бы тоже хотелось, но, увы, это пока невозможно... Что? И по делу и не по делу... Помните, Семен Борисович, мы с вами толковали насчет Москвы? Помните? У вас прекрасная память. Я понимаю, вы адвокат. .. Так вот, я твердо решила переехать в Москву. Ну, разумеется, не так уж сразу... Да, одна. Что я имею? Пока однокомнатную квартиру со всеми удобствами. Возможно, к осени будет двухкомнатная. Сына я, разумеется, пропишу. Я понимаю, что двухкомнатную легче поменять... Очень вас попрошу, Семен Борисович, узнать, есть ли такая возможность. Я слышала, в наш город охотно едут старики-пенсионеры. Тут воздух и все такое... Одна моя знакомая поменялась. Уже переехала... Что вы будете иметь? Вы все такой же... Я тоже серьезно. .. Телефон? Лучше я вам буду звонить. Мне сюда пока звонить нельзя... Понимаете? Вот и прекрасно! До свидания!
Лиля повесила трубку и впервые, после того как Валя ушла, улыбнулась. Случайно глянув в зеркало, она подумала, что Сергею ее улыбка очень бы не понравилась.
3
Сергей сидел в столовой и без всякого аппетита ковырял вилкой жареную треску с картошкой. Аппетит у него пропал от разговоров за соседним столом. Трое мужчин, судя по всему рабочие молокозавода, громко обсуждали случай самоубийства, происшедший два дня назад. Их общий знакомый выпил пол-литра, пришел домой и повесился на спинке своей кровати... Больше всего сидящих за соседним столом занимало, как он ухитрился лежа повеситься. Один говорил, что тут что-то не так, второй утверждал, что такое вполне возможно, потому что у человека на шее расположена сонная артерия и стоит ее слегка прижать, как человек теряет сознание. В качестве примера рассказал, что где-то, не то в Китае, не то в Индии, до сих пор в деревнях удаляют зубы так: зубодер усаживает на стул клиента, неожиданно хватает его за горло, нажимает на сонную артерию и у потерявшего сознание человека спокойно вырывает зуб, а затем приводит в чувство...
Что по этому поводу сказал третий собеседник, Сергей не услышал, потому что, отодвинув недоеденную треску, задумался...
Это случилось во время войны. Ему тогда было десять лет. Вокруг поселка, где он жил в старом доме с бабушкой, два года гремела война. Летними вечерами над сосновым бором полыхало зарево и доносилась далекая канонада. Иногда Сергей просыпался ночью от негромкого угрожающего рокота моторов. Лежал и думал: пронесет или нет? А это очень неприятно—-лежать ночью на кровати и прислушиваться к гулу вражеских самолетов. Никто не знает, куда упадет бомба. Что делать: бежать куда-нибудь или, наоборот, тихо и покорно ждать, когда самолет улетит? .. Но самолеты не всегда улетали. Вдруг становилось светло, как днем. Правда, свет был неестественным. Будто с неба луна спустилась и облила поселок своим неживым, мертвенно-голубоватым светом. Это бомбардировщик сбросил на парашюте осветительную ракету. И если на станции стоял эшелон, дожидаясь встречного, то самолет пикировал и бомбил. Сколько раз в их доме вылетали рамы, раздирая черный светомаскировочный щит...
Много смертей тогда увидел он. А когда кругом много смертей, перестаешь ценить и собственную жизнь. Сколько мальчишек погибло или осталось на всю жизнь калеками только из-за того, что хотелось выглядеть перед своими приятелями храбрецами... Кто гранатой подорвался, не умея с ней обращаться, кто погиб, ковыряя неразорвавшийся снаряд, кто разбился, прыгая на полном ходу с поезда... Война не щадила никого: ни взрослых, ни детей.
Ночью над поселком долго кружил немецкий бомбардировщик. Что-то вынюхивал. Потом сбросил у Ладыженского моста — в километре от станции — несколько тяжелых фугасок и улетел. Утром Сергей с приятелями первым делом побежал к мосту. Мост оказался целым, и даже железнодорожное полотно не повредило. Бомбы упали метрах в пятнадцати от пути. Огромные круглые воронки уже наполнились водой. Из мутной глинистой жижи выскакивали вонючие зеленые пузыри. Одни деревья будто отшатнулись от воронки, другие были срезаны воздушной волной до половины. На перепутанных телефонных проводах покачивалась аккуратно срезанная макушка молодой сосенки.
Кто-то из мальчишек обнаружил невзорвавшуюся бомбу. Черным боровом лежала она в траве, чуть-чуть зарывшись носом в землю. Очевидно, бомба скользнула по высокому травянистому откосу и не взорвалась. Мальчишки сгрудились вокруг бомбы. Женька Громов — сосед Сергея — первым услышал негромкое тиканье.
— Тикает! — заорал он и сиганул в сторону.
Вслед за ним бросились и остальные. Отдышавшись за висячим железнодорожным мостом, стали обвинять друг друга в трусости. Колька сказал, что Сергей чуть было его с ног не сшиб, так резво улепетывал. И еще сказал, что сам видел, как Сергей весь затрясся и побелел. Этого не надо было говорить. Ребята, жившие в прифронтовой зоне и не раз побывавшие под бомбежкой, были крещены огнем, и обвинять кого-либо из них в трусости значило нанести тягчайшее оскорбление. А Сергей ко всему прочему был еще заводилой среди поселковых ребят. Драться он с Колькой не стал — это бы ничего не изменило, — а предложил вот что: сейчас они вдвоем пойдут к бомбе и усядутся на нее, а ребята пусть считают до ста. Кто первый не выдержит и соскочит с бомбы, тот и есть настоящий трус.