Шрифт:
Колька сгоряча согласился, и они отправились к бомбе. Ребята залегли на безопасном расстоянии и стали смотреть, что будет.
Сначала они шли рядом, потом Колька стал отставать. Сергей слышал его прерывистое учащенное дыхание. Бомба вырастала на глазах. Она огромная, черная и одним боком лоснится. Помятый при падении ржавый стабилизатор угрожающе задрался вверх. Сочная медвежья дудка косо торчала из-под бомбы. На сломанной трубе выступило белое молоко. Вот уже явственно слышится негромкое тиканье. Так безмятежно тикают ходики на стене, но, когда тикают часы, мы не слышим, а это тиканье проникало внутрь и тикало где-то в середине живота. Бомба может взорваться в любую секунду. Все существо Сергея противится: ноги наливаются свинцом и сами останавливаются, пот застилает глаза, щиплет между лопаток. Все внутри него кричит: «Не подходи! Беги отсюда что есть мочи! Не подходи! !!»
Сергей скосил глаза и увидел, что Колька в нерешительности остановился. Сергею даже показалось, что у него уши стали огромными, как у осла, и зашевелились. Колька тоже услышал тиканье. Сергей не остановился, он знал, что если остановится, то уже больше не сделает вперед ни шагу. А Колька остановился. Лицо у него только что было потное и красное, а сейчас серое, как солдатский валенок, и расплывчатое. Толстая губа отвисла. На губе блестит капля.
Вот уже до бомбы можно дотянуться рукой. Сергею кажется, что она раскалена докрасна и если дотронуться до нее, то обожжешь руку. И он дотронулся: бомба холодная, это рука горит. Сергей перекинул ногу и уселся на черного зловещего борова. Бомба была такая большая, что ноги не касались земли. Лишь трава щекотала голые ступни. Теперь, когда он оседлал бомбу, стало не так страшно. Захотелось оглянуться и посмотреть на Кольку, но он не решился. Он понимал, что, пока часовой механизм не сработает, по бомбе можно бегать, колотить ее палками, переворачивать — и ничего не случится. Понимать понимал, но не мог даже пошевелиться...
Негромкое спокойное тиканье становилось все громче и громче и скоро заполнило собой весь мир. Куда-то отодвинулся лес, остановилось над головой рыхлое белое облако, загородив солнце, перестал шуршать в листве ветер. Весь мир превратился в гигантские часы, которые не тикали, а пульсировали.
И вот, оседлав самую смерть, он понял, до чего же прекрасна жизнь! И стоило ли так легкомысленно швыряться ею из-за того, что какой-то дурак обозвал тебя трусом?.. Вот сейчас бомба взорвется, взметнув в небо сноп ослепительного огня и черной земли со свистящими осколками, и от него, Сергея Волкова, ничего не останется. Даже пылинки. И что ему тогда будет за дело, что все признают его храбрым? Вот если бы нужно было взорвать вражеский эшелон и самому погибнуть или броситься с горящим самолетом на танковую колонну врага — он слышал об этом по радио, — тогда другое дело, а погибнуть вот так, как говорят, «ни за понюх табаку»— это было бы величайшей глупостью. И еще ему тогда подумалось, что он совсем не храбрый. Он смертельно боялся этой бомбы, но смог победить свой страх. Надо только не дать себе остановиться, заколебаться, как это сделал Колька, в общем-то смелый парень. Здесь, на тикающей бомбе, мысли были точными и отлитыми, как стальные болванки. Это не были мысли ребенка — мысли мужчины. Наверное, надо прикоснуться к смерти, чтобы по-настоящему оценить, чем ты владеешь. Оценить жизнь. И десятилетний Сережа Волков в тот памятный день оценил сполна...
Это безумное тиканье заворожило его, заставило утратить чувство времени, бытия, и он очнулся от истошного крика ребят: «Тикай, Серега, тикай!»
Он сполз с бомбы, чувствуя сквозь тонкую рубашку мертвый холод металла. Он не побежал, а пошел к лежащему на траве без сознания Кольке Звездину, стал трясти его, пока тот не открыл мутные бессмысленные глаза, повел его, вялого и пошатывающегося, к ребятам. ..
Бомба взорвалась вечером, когда солнце коснулось вершин сосен. Над железнодорожным откосом взвилось в небо коричневое с огненной окаемкой облако, а потом громыхнуло так, что в домах пораспахивались двери и окна. У Филимонихи —ее дом был крайним — вылетела рама и упала на капустную грядку.
Когда он все это рассказал Лене, она долго молчала. Потом осторожно дотронулась пальцами до его щеки — так муху сгоняют с лица — и сказала:
— Я теперь понимаю, почему ты такой...
— Какой? — спросил Сергей.
— У тебя не было детства. Помнишь, ты меня обогнал на мотоцикле, там еще крутой поворот и обрыв, когда я с братом ехала? Это было очень рискованно. А ты смеялся от удовольствия и что-то кричал. Так это, Сереженька, и есть твое запоздалое детство. Оно и теперь нет-нет да и выплеснется из тебя.
Сергей озадаченно замолчал: как-то он об этом никогда не задумывался...
Он очнулся от своих мыслей, почувствовав на себе чей-то взгляд. Оглянулся и увидел прямо перед собой верзилу в новом добротном костюме. Брюки с отутюженными стрелками были заправлены в белые валенки с блестящими калошами. Под пиджаком теплый пушистый свитер. Судя по всему, лесоруб. Сергей находился в райцентре Жарки, а тут кругом леспромхозы. Но с какой стати этот парень уставился на него? Одна рука в кармане, на щеках играют желваки.
— Не узнал меня, С. Волков? — широко улыбнувшись, спросил парень. Ногой он пододвинул стул и без приглашения подсел к столу. Лицо вроде бы знакомое, но не запомнившееся. И если встречался Сергей с этим человеком, то очень давно и мельком.
— Не припоминаю, — ответил Сергей.
— А мы как-то встречались... Ночью на узкой тропинке.
Глядя на это крупное с раздвоенным подбородком лицо, темно-русый чуб, Сергей вспомнил морозный зимний день, предательский удар в спину, раскачивающийся на ветру уличный фонарь, темное лохматое небо и одиу-единственную звездочку, нашедшую прореху...
Этот парень ночью напал на него несколько лет назад, когда Сергей шел домой.
— За что же ты меня тогда так? — тоже переходя на «ты», спросил Сергей.
— Ну вот и вспомнил, — ухмыльнулся парень. — Ты мне тоже вдарил, будь здоров!
— Мне все же очень интересно, — сказал Сергей.
— Выпьем за встречу? — радушно предложил парень и достал из кармана бутылку. — А потом я тебе все по порядку расскажу.
Парень разлил в тонкие стаканы портвейн, они чокнулись и выпили. Сергей поморщился и отставил в сторону недопитый стакан. Он уже пообедал, а пить эту бурду совсем не хотелось.