Шрифт:
— Безобразие, — охотно соглашался Игорь.
— Ты чего это? — удивленно косился на него Вологжанин.
— Нельзя, говорю, мальков мучить, —невинным голосом пояснял Игорь.
— Приходи ко мне после школы, — успокаиваясь, говорил Иван Ильич. — Я из тебя сделаю настоящего инспектора. .. Это сейчас самая романтическая профессия. Тут тебе и опасность на каждом шагу, и стрельба из ружей, и погоня за браконьерами на быстроходном катере. . .
— Мне это подходит, — улыбался Игорь.
— Может, и мне переквалифицироваться в рыбинспектора?— с улыбкой сказал Сергей. —- С удовольствием бы пожил в избе на берегу красивого озера.
— Ты что же, думаешь, это курорт?
— Возьмете или нет? — допытывался Сергей. — Браконьеров я тоже не люблю.
— Если ты бандитов не испугался, то, я думаю, и перед браконьерами не спасуешь, — сказал Вологжанин.— У меня есть одно вакантное место. Райский уголок: кругом сосновые леса и два озера — Малый Иван и Большой Иван. И дом инспектора на самом берегу. Чуть выше, на бугре, хутор из пяти дворов. Участок порядочный, что-то около двадцати охраняемых водоемов.
— А где же бывший инспектор? — поинтересовался Игорь.
— Под суд отдали, — сказал Вологжанин. — Был в сговоре с браконьерами и брал от них взятки.
— Романтическая профессия. . . — думая о своем, сказал Сергей. — Наедине с природой... Ты и природа.
— Природы там хватает,— улыбнулся Иван Ильич.— Но и работы по самое горло. Конечно, если инспектор настоящий, а не проходимец какой-нибудь...
— А вы таких в шею, — посоветовал Игорь.
— Я считаю, на природе должен работать человек с чистой душой, — подал голос Прокопыч.
Сергей хорошо знал эти места, не раз рыбачил на Малом и Большом Иванах. Знает и этот дом инспектора, и хутор на бугре. Там, действительно, сосновый бор кругом. Ели и сосны огромные, а в лесу полно белых грибов. Как раз напротив избушки инспектора большой, заросший орешником остров. Летом туда на лодках привозят хуторских телят, и они живут до осени сами по себе. Помнится, как-то Сергей заночевал там с приятелями-рыбаками, а котел с недоеденной ухой оставили у костра. Ночью пришли телята и слопали всю уху. И не только уху — буханку хлеба. Пестрые такие симпатичные телята с белыми звездами на лбу.
После этого разговора Сергей долго не мог заснуть. Здесь, в больнице, как нигде хорошо думается. Четыре зеленоватые стены и ровный белый потолок. Ничто тебя от мыслей не отвлекает. Как-то мало он до сих пор задумывался о смысле жизни. Все устраивалось само по себе. Работал, учился, женился. То есть делал все то, что и другие. И совсем не торопил события, не изменял их, — как жизнь складывалась, так и ладно. А в последнее время, как стал работать над романом, вообще ни на что больше не обращал внимания. Работа была главным, а все остальное — второстепенным.
Может быть, когда он впервые почувствовал, что в семье неладно, нужно было что-то сделать, предпринять? Он ничего не стал делать, даже закрыл глаза на явную измену жены. .. Зачем себя обманывать? То, что Лиля ему изменяет, он почувствовал сразу и не нашел в себе мужества порвать с ней. Он оставил все так, как есть. В какой-то мере это было даже удобно: никаких трагедий, перемен. Жизнь течет себе, как река, не выходя из берегов. Возможно, он еще и продолжал любить Лилю, страшился навсегда потерять ее. . . И Лена совсем не торопила его порывать с семьей, а наоборот, ничего не обещала и ничего от него не требовала. .. И вот здесь, в больнице, он понял, что так дальше продолжаться не может: он должен прибиться к какому-то одному берегу. .. Но к какому?
С Лилей, в общем, все было ясно: она давно отдалилась от него, у нее своя жизнь — эти поездки в Ленинград и Москву, — и разрыв неизбежен. С Леной все обстояло сложнее. Сергей чувствовал, что она тоже не принадлежит ему, хотя, казалось бы, у них все прекрасно… И будет ли когда-нибудь принадлежать, он не знал...
Как бы там ни было, нужно начинать жить по-новому. А если так, то нужно разом рвать все, за что раньше по инерции бессознательно цеплялся. Рвать решительно и бесповоротно. И все-таки он не ожидал, что это произойдет гораздо скорее, чем он думал...
Однажды, сидя в своем «колоколе», Сергей отложил в сторону ручку и задумался. Только что прошел дождь, и на стекле еще не просохли извилистые дорожки, еще мчались над больничным парком легкие облака, а ветер с шумом налетал на зазеленевшие деревья, но уже в грозовом небе то тут, то там раскрывались голубые оконца и оттуда ударяли в глаза ослепительные лучи.
Задумался Сергей не просто так. Здесь, в больнице, он вдруг охладел к своему недописанному роману. То ли от тяжелейшего физического потрясения, то ли оттого, что он смутно чувствовал, что в жизни его что-то переменилось, он вдруг понял, что работа над романом — это бегство от самого себя. В его жизни сейчас происходили более значительные по своему драматизму события, чем те, которые он описывал в романе. Да, он работал, но это уже было не творчество, а инерция. .. Снова и снова перечитывал написанное и все более разочаровывался: какая-то неинтересная, придуманная жизнь... Не люди, а схемы! Как он мог написать такое? .. Вспомнились вечера, когда он радовался написанным страницам, а теперь ему было стыдно...