Шрифт:
— Вчера.
— И я вчера... — вырвалось у него. И, видя повернутое к нему участливое лицо девушки и внимательные прозрачные с зеленым ободком глаза, докончил: — Сжег свою рукопись.
— У меня был плохой очерк! — излишке горячо воскликнула она. — Никудышный!
— А у меня — роман. ..
— Ой, ну и дурак же ты, Сергей! — расстроилась девушка. — У тебя не может быть роман плохим. Ты очень хорошо пишешь.
— Не уверен, — сказал он, уже жалея, что завел этот разговор.
— Дал бы мне почитать.
— Что теперь об этом говорить. . .
— Никому не скажу, а тебе скажу, — доверительно сообщила Наташа. — Я не буду больше подавать документы на факультет журналистики. Подам в наш педагогический. На филфак. Журналистика — это не для меня. Это я вчера поняла. Пять раз переписывала очерк, а он лучше не стал. Я взяла и сожгла его. Или хорошо писать, или — никак!
— Это верно, — думая о своем, сказал Сергей.
— Буду учительницей.
— Значит, из газеты уйдешь? — рассеянно спросил он.
— Я — на вечерний. Мне ведь без работы никак. У мамы совсем маленькая пенсия, а на стипендию разве проживешь? И потом, я уже привыкла к редакции. Я ведь не литсотрудник, а учетчик писем. С меня очерки и газетные статьи не требуют.
— Ты права, Наташка, надо делать очень хорошо или к черту. .. сжечь!
— Теперь жалеешь? — спросила она, на лету схватив его мысль.
— Год работы. . . — Он вдруг взглянул на нее и рассмеялся: — В один и тот же день ты сожгла очерк, а я — рукопись и... . Странное совпадение, не правда ли?
— А что «и»? — не дала она сбить себя с толку.
— Ну вот, ты решила выбрать другую профессию..,
— А что ты?
— Я? — уклонился Сергей. — Я профессию не собираюсь менять... У меня другое.
— Что другое? — светлые глаза пытливо смотрят на него. Он и не заметил, что они остановились на аллее и стоят друг против друга.
— Не лезь ты мне в душу, Наташка! — взмолился он, но.видя, как сразу заволокло синью ее до этого прозрачные глаза, прибавил: — Короче говоря, в моей жизни тоже назревают большие перемены... А какие, я пока и сам толком не знаю. . .
Только что они, скучая, ходили по парку, совсем далекие друг от друга, и вот всего за каких-то несколько минут стали с полуслова понимать один другого, а этого как раз так недоставало Сергею в последнее время. . . Он уже хотел присесть с ней на свободную скамейку и, как говорится, излить душу, и, может быть, разобраться в самом себе, — ведь так бывает: начинаешь рассказывать о наболевшем человеку, который тебя затронул чем-то, и сам вдруг отчетливо видишь все то, что было неясным и туманным, — но этому не суждено было случиться. ..
— Наверное, сейчас ты многое узнаешь... — с несвойственной ее возрасту проницательностью произнесла Наташа. И голос у нее неуловимо изменился: в нем появились жесткие нотки.
Сергей удивленно поднял голову и, проследив за взглядом девушки, увидел приближающуюся к ним по тропинке Лилю.
— Я, пожалуй, пойду, — все тем же голосом с металлическими нотками сказала Наташа. — Выздоравливай, Сергей!
Повернулась и пошла навстречу Лиле. И было видно, что вся она натянулась, как струна: тронь — зазвенит.
Сергей думал, они разминутся, даже не взглянув друг на друга. С того случая в библиотеке, когда Наташа поддела Лилю, та с ней не разговаривала. Лиля умела долго помнить зло. И поэтому он был удивлен, что жена остановилась и с улыбкой перекинулась несколькими словами с девушкой. Слов не было слышно. Наташа пошла к выходу, а Лиля — навстречу ему. Последнее время она редко навещала его. Темно-каштановые волосы красиво уложены на голове и подвязаны черной лентой. На ногах белые босоножки, в руках белая сумочка.
Сергей улыбнулся и помахал рукой. Сначала он подумал, что жена его не заметила, потому что на ее лице ничто не изменилось, все то же холодное, несколько высокомерное выражение. Смотрит на него и будто не видит. Когда она заговорила, Сергею стало стыдно за свою жизнерадостную улыбку. Подойдя к нему вплотную все с тем же каменным выражением на лице, Лиля, даже не поздоровавшись, сухо сказала:
— Нам необходимо с тобой поговорить... И очень серьезно.
Он сразу все понял. Она могла бы и не продолжать.