— Почему же? — живо повернулся он к ней.

— Не угнаться тебе за Волковым...

Он опять обхватил ее за плечи, но она резко высвобо­дилась и встала. Однако успела заметить в его сузив­шихся глазах белую вспышку ярости. Лиля могла гор­диться: все-таки вывела этого заносчивого парня из себя, так сказать, сорвала на нем накопившуюся злобу...

— Пойдем отсюда, — уже совсем другим голосом ска­зала она. — Кругом люди. Что обо мне подумают? ..

— Ты не только хитрая, но и злая, — угрюмо провор­чал он, поднимаясь со скамьи.

Расстались они у каменного моста через Дятлинку. Сева хотел проводить ее до дома, но Лиля сказала,, что зайдет к подруге. Она видела, что он расстроился, но помочь ему ничем не могла. Вернее, не хотела.

А поздно вечером он позвонил по телефону и пьяным голосом заявил, что стоит внизу с двумя бутылками вина и сейчас поднимется к ней... Лиля растерялась и стала говорить, что это дикость, завтра днем можно встретить­ся и обо всем поговорить. Но Сева не хотел ждать до завтра. Ему необходимо было увидеть ее сейчас, немед­ленно. .. Он повесил трубку, а немного погодя квартира наполнилась оглушительными, пронзительными звонка­ми. Лиля даже к двери не подошла. Она упала на диван и зажала уши ладонями...

И потом всю ночь вздрагивала при малейшем шуме за окном. А утром, увидев смущенного Блохина в кори­доре редакции, сурово предупредила, что если такое еще повторится, то пусть потом пеняет на себя. Она, мол, хо­тела уже милицию вызывать... У Севы был такой не­счастный вид, что Лиля с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться.

8

Сергей никогда не просыпался так рано, как теперь. Будил его черный дрозд. Он усаживался на зеленую ветку дуба, что рос под самым окном, и начинал свой утренний концерт. А программа у него была обшир­нейшая: дрозд передразнивал всех на свете. Черный, с вороненым отливом, чуть побольше скворца, он, почи­стив коричневый клюв лапой, взмахивал крыльями, при­седал, надувался, топорща перья на груди, и начинал: «Дзинь-дзинь-треньк!» — такое впечатление, будто в пар­ке кто-то дрова пилит. «Распилив» всю поленницу, дрозд принимался изображать дворника за работой: «Ч-ши-вжик! Чши-вжик!» — метет метла по асфальту. Но вот и двор «подметен», теперь: «Буль-бу-бу-бу! Би-бу-б-ба-бо-бо!» — это птица передразнивает медсестру, которая по утрам будит больных и ставит им термометры. Слов, ко­нечно, не разобрать, но интонации точно как у сестры!

Однажды на рассвете Сергей проснулся от стука пи­шущей машинки. Опытная машинистка слепым методом отстукивала какой-то текст. Слышны были удары кла­виш, щелчок упора, затем скрежет каретки, возвращаю­щейся в исходное положение, и даже негромкое покаш­ливание. .. Как ни странно, звук доносился через откры­тую форточку. Сергей встал с кровати и увидел на ветке старого знакомого, дрозда-пересмешника. Это он где-то подслушал, как работает машинистка, и теперь самозаб­венно демонстрировал свое искусство. Он даже не мог спокойно сидеть на ветке: вытягивался, подпрыгивал, взмахивал крыльями, крутил головой. «Отпечатав» без единой ошибки пару страниц, птица спорхнула с дуба и уселась на карниз. Поворачивая то в одну, то в другую сторону точеную лукавую головку, заглянула в палату, а затем клювом по стеклу рассыпала дробную нетороп­ливую трель.

Сергей, стараясь не разбудить остальных, подошел к своей тумбочке, достал печенье, накрошил и, тихонько отворив одну створку, высыпал на подоконник. Дрозд тут же принялся клевать.

Проснулся Иван Ильич, сосед по койке. На щеке большое красное пятно. Он молча наблюдал за дроздом. На подоконник опустились две синички. Искоса погля­дывая на дрозда, тоже принялись хватать крошки.

— Что-то Танцора сегодня не видно, — зевнув, заме­тил Иван Ильич.

Танцор — это дятел, который частенько наведывался к окну. А прозвали его так за то, что не прыгал по деревьям, как все нормальные дятлы, а все время при­танцовывал. И головой тряхнет, и хвостом поддернет, и даже крылом прищелкнет. Веселый такой дятел!

Зашевелились в палате и остальные. Всего здесь стоя­ли четыре койки. У самой стены лежал тяжелый, как здесь называли тех, кто не мог самостоятельно передви­гаться. Это был черноголовый парнишка лет шестнадца­ти. Его привезли с переломом бедра. Он вообще чудом жив остался: был с ребятами на последней зимней ры­балке, неожиданно подул ветер, и тонкий лед на озере начал трескаться. Игорь — так звали мальчишку — упал в воду, и там его ударил в бедро тяжелый осколок. У парня все-таки хватило сил и мужества доплыть в ле­дяной воде до берега. Хорошо, что подвернулась машина и его сразу отвезли в больницу. Лежал Игорь на спине, а закованная в гипс нога была задрана в потолок. К рас­тяжке были подвешены гири. Когда мальчишка начинал вертеться на койке, тяжелые гири раскачивались.

Рядом с ним лежал Прокопыч — старик-пенсионер. Он красил в своем доме к Первомаю наличники и сва­лился с лестницы: хозяйка выпустила из хлева борова, и тот, ошалев от свободы и яркого весеннего солнца, сде­лав круг по двору, как таран налетел на жидкую лест­ницу. Прокопыч и охнуть не успел, как оказался на зем­ле. В результате — травма позвоночника. К счастью, оказалось, что перелома нет, и Прокопыч уже мог под­ниматься с постели и ходить.

Иван Ильич попал сюда с острым приступом поли­артрита. Несколько дней его кололи через каждые два часа. Он, смеясь, говорил, что его зад превратился в ре­шето. Теперь ему стало легче, и он уже мог передвигать­ся без костылей.

Сергей тоже чувствовал себя неплохо. Шов на боку стал заживать и здорово чесался. Однако дотрагиваться до него врач строго-настрого запретил, а Сергею иногда хотелось сорвать тонкую повязку, закрепленную пласты­рем, и чесать, чесать...

Как только разрешили ходить, Сергей отправился к медсестре Альбине — он с ней был немного знаком и раньше — и упросил ее показать ему какое-нибудь укром­ное местечко, где он мог бы работать. Альбина открыла ключом высокую белую дверь и провела его через зава­ленный старым медицинским оборудованием процедур­ный кабинет на застекленную веранду. Здесь стояли пла­стиковые столы и металлические стулья, точь-в-точь та­кие, как в летних кафе.