— Давно надо было это сделать. А Сергееву пере­дадим двух практикантов из промотдела.

В комнате запахло выхлопными газами, оставленны­ми мотоциклом. Погладив припухшую щеку, Голобобов сказал:

— Зря ты, Тимофей Ильич, затеял это выяснение с женой... На парне лица не было, когда уходил.

— Мы его в феврале в партию будем принимать,— внушительно сказал Лобанов. — И наш долг сейчас вправлять ему мозги.

— Милиции будем отвечать? — спросил Пачкин. Голобобов взял со стола бумагу, повертел в руках и, разорвав на четыре части, бросил в корзину.

— Может, действительно вырвать? — мучительно сморщившись, сказал он, глядя прямо перед собой.

— Наш долг вырывать недостатки с корнем, — заме­тил Лобанов.

Пачкин, больше не сдерживаясь, громко прыснул. Даже дядя Костя закашлялся в кулак.

— Вы свободны, товарищи, — сказал Голобобов. Ему было не до смеха.

5

Хорошенькая белокурая стюардесса, туго, будто кокон, обтянутая светло-серым форменным костю­мом, приятным голосом сообщила, что московский эки­паж приветствует пассажиров на борту самолета ТУ-104. Лайнер летит на высоте девять тысяч метров с крейсер­ской скоростью восемьсот километров в час. Температура за бортом самолета минус пятьдесят четыре градуса. Глядя из иллюминатора на сверкающие облака, труд­но было поверить, что снаружи такой зверский холод. На девятикилометровой высоте солнце не отбрасывало лу­чей. Большой белый шар.

Плотная толстая прослойка облаков начисто отрезала самолет от земли. Можно было подумать, что ТУ летит над Северным Ледовитым океаном. И внизу не облака, а снежная равнина с замороженными торосами и айсбергами. Кое-где снежный покров избороздили голубые трещины.

Сергей сидел возле иллюминатора, Лиля — рядом. Двухлетний Юрка то и дело сползал с его коленей и все норовил выбраться в проход и погулять по самолету. Сергей не возражал, но Лиля не отпускала сына далеко. Юрка что-то недовольно бубнил, из-за ровного мощного гула двигателей его было не слышно. Лицо у Лили на­пряженное, одной рукой она вцепилась в плечо мужа. Лиля боялась летать и отчаянно трусила. Она даже раз­говаривать не могла и на все вопросы отвечала односложно. И к окну она не села потому, что от кого-то слышала, мол, если иллюминатор треснет, то сидящего у окошка в мгновение ока выбросит наружу.

Летели они в Андижан. В отпуск. В Андижане Сер­гею предстояло впервые встретиться с Лилиным отцом — Николаем Борисовичем Земельским. Три месяца назад он вернулся из заключения. Не зря, выходит, писал длинные петиции во все инстанции: освободили досроч­но, три года вместо семи отсидел Николай Борисович. Лиля рассказывала, что отец и в колонии неплохо устро­ился: работал в лазарете врачом, давал заключенным освобождения от тяжелой работы, за что его там ува­жали.

Без особого желания летел Сергей в Андижан. Он бы с удовольствием провел свой отпуск на озере Заснежном. Как-то привез туда Лилю, но она на второй же день затосковала и, перегревшись на солнце, настояла, чтобы Сергей немедленно отвез ее в город. Природа Лилю не трогала. В лес она ходить боялась — там змеи. Сидеть в лодке и ловить рыбу ей быстро надоедало, и потом, она не умела надевать на крючок червяка. На берегу кусались комары, а от их укусов на коже взду­вались волдыри... Не понимала она мужа: как можно проторчать в такой глуши весь отпуск? Ну, день-два еще куда ни шло, но не целый же месяц!

Что-то перестало ладиться в семье Волковых. Всегда спокойная и улыбающаяся Лиля вдруг стала раздражи­тельной и нетерпимой. Уговаривала Сергея пойти к редактору и поставить вопрос ребром: или пусть отдель­ную квартиру дает, или увольняет. Сколько можно жить в этой вонючей конуре? Не ценят здесь Сергея, не ува­жают, иначе давно бы дали квартиру.

Они стали часто ссориться. Иногда казалось, что после всего того, что они наговорили друг другу, больше нельзя жить вместе, но приходила ночь, и, лежа рядом на широкой тахте, они наконец переставали ругаться. Лежали, не касаясь друг друга. Оба изо всех сил ста­рались заснуть, но не могли. Она ждала, когда он повер­нется к ней и обнимет, а он — когда она положит руку ему на грудь и пощекочет за ухом. Распаляясь от жела­ния все больше и больше, оба снова начинали злиться друг на друга. Сергей яростно ворочался в постели, пря­тал голову под подушку, Лиля тяжело вздыхала, погля­дывая на мужа грустными глазами.

Ночное примирение было для них как благодатный дождь в пустыне. Слова утрачивали весь свой смысл, на смену им приходили чувства. И потом, усталые и уми­ротворенные, они негромко говорили о том, какими были глупыми, упрямыми... И вообще, теперь они не будут скандалить, потому что причина была пустяковой... Причина? Оба начинали вспоминать причину и не могли вспомнить. Сергей протягивал руку, и Лиля, как кошка, потершись о нее горячей щекой, сладко засыпала. Это было ее любимое положение — спать на руке Сергея. И даже когда рука затекала, он не высвобождал ее. На­верное, эти покойные ночные часы были самыми прият­ными в последнее время.

Утром они, улыбаясь, напоминали друг другу, что больше не будут ссориться. Лиля где-то прочитала, что нервные клетки не восстанавливаются, а ругань только

укорачивает жизнь. Вдвоем приезжали в редакцию на мотоцикле, потом обедали в ресторане, вечером отправ­лялись в кино или театр. И так продолжалось самое

большее с неделю, потом у кого-то срывалось первое бранное слово, второй не оставался в долгу. А когда наконец вспоминали, что решили больше не портить друг другу кровь, уже было поздно. Лиля кричала, что она сегодня же даст телеграмму родителям и уедет вместе ,с Юркой в Андижан. Не может больше она жить с таким ужасным человеком. Сергей говорил: скатертью дорога, а Юрку он не отдаст на воспитание уголовнику... «Не смей так называть моего отца!» — со слезами кричала Лиля.

Скандалы изматывали обоих. Сергей совершенно за­бросил свою повесть, Лиля все чаще стала ходить ноче­вать к родителям Сергея, где большую часть своего вре­мени проводил Юрка. Злой, оскорбленный Сергей угрюмо шагал из угла в угол. Пробовал, сесть за письменный стол, но ничего в голову не приходило. Одевшись, он выходил на улицу и шел к Бутрехину. Не застав его дома, иногда заворачивал в ресторан и, презирая себя,— он никогда раньше один не пил, — заказывал стакан водки и в одиночестве выпивал. Лиля не приходила и на следующую ночь, и еще, а Сергей, тоскуя и не находя себе места, не мог сломить свою гордость и отправиться к родителям за ней.