Жарить яичницу на постном масле и с позеленевшей колбасой Светлане раньше не доводилось. Вкушать подобную экзотику не доводилось тем более. У неё возникли недобрые предчувствия по поводу пищевого отравления с довеском в виде диареи. Дрон уговаривал провести эксперимент. Перспективы эксперимента Светлану прельщали мало, зато отвлекали от душевных терзаний. И она поддалась на уговоры. Когда сковорода с яичницей и блюдо с дымящимися пельменями водворились в центр обеденного столика, рюмки наполнились и опустошились, а Дрон, подцепив вилкой кусок экспериментального блюда, буркнул “ну, рассказывай”, она не сразу сообразила, о чём должна рассказать Юрке.

Что Дрон умел делать лучше других, так это слушать. Внимательно и с пониманием. От Светланы потребовал лишь рассказа с самого начала, от печки, обо всём и с подробностями. Сам, незаметно подливая ей в рюмку водочки, безмолвствовал. Иногда хмурился или скептически хмыкал. Вопросов почти не задавал. Светлана намеревалась изложить историю своих отношений с Дубовым конспективно, но, умело спровоцированная поведением Дрона, поведала лишнее. Она постепенно пьянела, мрачнела, под воздействием собственного рассказа всё больше проникаясь осознанием личного краха. Никчёмность пополам с обделённостью вырастали перед внутренним взором и заслоняли то хорошее, что появилось в её жизни за последние два года. Совсем немного и пьяные слёзы, подступившие к глазам, проложили бы по щекам первые дорожки.

– Ну, скажи, за что мне это?
– восклицала она периодически. В какой-то момент даже поднялась рывком из-за стола. Передавая Дрону последние слова Павла Николаевича, отвернулась, сделала пару шагов, собираясь покинуть кухню, уйти в ванную комнату, где можно спокойно выплакаться. Абсолютная тишина за спиной остановила её, заставила сделать пол-оборота на пятках, дабы увидеть реакцию Дрона. Юрка опустил глаза и методично “раздевал” последние в его тарелке пельмешки, ловко орудовал вилкой, отделяя тесто от фарша. И он туда же…

– Чем я не такая? А? Чем хуже других? За что меня так? Неужели обыкновенной бабской доли мне не положено? Вот столечко?

Вообще-то, она не у Дрона объяснений требовала. Она к судьбе обращалась. На Юрку смотрела только. И Юрка поднял глаза, смотрел на неё, не мигая. Непонятное происходило с ним. Зрачки расширились, выражение взгляда поменялось. Вилка звякнула о тарелку. Кусочек теста, сорвавшись с зубчиков, описав параболу, шлёпнулся на пол. Дрон не заметил. Он медленно встал с табуретки, медленно обошёл столик. Она вдруг оторопела, увидев своё отражение в его нестерпимо заблестевших глазах. В красивых, будто нарисованных очах Дубова она порой тоже видела своё отражение. Такое, зеркальное - искажённых пропорций лицо. У Дрона же в заполнивших радужку зрачках поместилась вся, от пяток до макушки. Он словно всю её вобрал взглядом.

– Что-то не так, Юр?
– пробормотала она, вмиг забывая о своих претензиях к жизни, теряя способность нормально дышать. Горло перехватило. Сердце подпрыгнуло, больно ударило о грудную клетку и оборвалось, ухнуло куда-то вниз, замерло. Мысли рассыпались, рассеялись невесомой пылью. Собственных слов Светлана не услышала, оглохла. К ней медленно приближалась судьба. Очень медленно. Неотвратимо. Не закричать, не спрятаться. Вот оно как бывает, когда судьба! Замри, не бунтуй, принимай. Твоё, ничьё больше.

*

Как он её целовал! Боже! Она умерла и воскресла. Перестала быть собой прежней и родилась, как Афродита из пены, совершенно новой, лёгкой и… неизвестно какой. И вновь умерла. И вновь воскресла. И не было ничего, кроме его губ, его рук, кроме ощущения необратимого распада сознания, тела, души на атомы. Распада, превращения в ничто, и возникновения из небытия. Всё равно, что, сорвавшись в головокружительную пропасть, стремительно падать, теряя сознание, а, очнувшись от обморока, понимать - не только жива, паришь легко под ослепительным солнцем.

До чего мучителен был процесс перерождения. Мучителен и прекрасен. Хотелось стоять так вечность, не размыкая рук, не убирая губ, иссушая себя и его. Вселенная, запредельно расширившись, тем не менее, состояла всего из двух маленьких точек - её и Дрона. Ещё эта вселенная двигалась: из кухни в коридорчик, из коридорчика в комнату. И предметы теряла вселенная. Далеко вниз летели и там оставались рубашка, шарфик, футболка, ремень, пуговицы от блузки, затем сама блузка, юбка, брюки - ненужные, мешающие детали. Вселенная должна быть в первозданном виде. Нет времени. Нет пространства. Нулевая точка. Момент взрыва. А затем рождение новой вселенной.

– Что это было, Юр?
– тихо, очень тихо, почти шёпотом спросила Светлана. Она тяжело дышала, была вся в поту. Тело горело, исходило жаром, медленно остывало, обретая прежние формы. Дрон вскинул голову, приподнялся немного на локтях, отклеивая себя от неё. Странно, всего пару минут назад она не чувствовала его тяжести, а сейчас ей казалось, будто не телом её к софе придавил, многотонной каменной глыбой. Сквозь спутанные, влажные волосы он осматривал её лицо, и глаза его опять блестели странным, возбуждающим блеском, отчётливо заметным в темноте.