— Юра, ты что ж в дом не идешь? Убил что-нибудь? — спросила мама, выходя на крыльцо, и тут же остановилась. — Что, что случилось? — чуть не вскрикнула она.

— Ранил Джека, нечаянно… — только мог ответить я.

— Сильно ранил? Где он?

Мама побежала в дом. Потом снова вернулась ко мне.

— Не волнуйся, ничего страшного. Чуть-чуть в ухо попало, — успокаивала она меня.

— А он не умрет от заражения крови?

— Конечно, нет. Михалыч уже промыл ранки спиртом и йодом прижег.

— Михалыч не простит теперь, — в отчаянии сказал я сквозь слезы.

— Простит, непременно простит, — уверяла мама. — Он и не сердится. Он сам очень испугался за Джека.

Мама торопливо ушла в дом и вот уже спешит назад, тащит за руку Михалыча. И тот совсем не сердится. Такой же добрый, как всегда, даже улыбается, грозит мне пальцем.

— Ведь говорил паршивцу: рано еще одному с собакой ходить. Не послушался!

— Михалыч, простите… Я всегда, всегда вас буду слушаться. — Я бросился на шею к Михалычу.

— Ну ладно, ладно уж, — говорил он, потрепав меня по плечу. — Хорошо еще, что все благополучно кончилось.

— А у Джека не будет заражения крови?

— Какие пустяки, при чем тут заражение…

Мы все трое вошли в кабинет. Джек лежал на диване, на чистой, только что подложенной ему Михалычем простыне. Он, видимо, чувствовал, что сейчас он является центром всеобщего внимания, и пользовался этим с большим удовольствием.

Ухо и щека зажили у него через два-три дня. Михалыч хотел сначала вынуть дробинки, а потом решил, что не стоит: только лишний раз делать ему больно. Так они и остались у Джека на всю жизнь, как неоспоримое доказательство того, что с охотничьим ружьем надо обращаться крайне осторожно.

Этот урок я запомнил на всю жизнь.

Мой позорный, с охотничьей точки зрения, поступок с Джеком имел для меня самые неожиданные последствия. У меня не только не отобрали ружье, как я опасался, но, к моему великому изумлению, Михалыч через несколько дней, когда ранки на морде бедного Джека зажили, сам предложил мне взять его с собой на охоту.

Я не поверил ушам, решил, что Михалыч подсмеивается надо мной. Мама, которая была тут же в комнате, тоже с изумлением взглянула на Михалыча. Но он совершенно серьезно продолжал:

— Вот теперь, именно теперь я и могу ему вполне доверить собаку. Сам уж научен горьким опытом.

Теперь ни носиться как угорелый, ни стрелять куда попало не будет.

Мама недоверчиво покачала головой. А я, я даже не знал, как отнестись мне к словам Михалыча. Не шутит ли он?

После обеда Михалыч позвал меня к себе в кабинет и прочел пространную лекцию о том, как надо охотиться с подружейной собакой. Все эти наставления я прослушал с глубоким вниманием.

Выходя из кабинета, я чувствовал себя уже совсем другим человеком, совсем взрослым. Я пошел к себе в комнату и вновь снял со стены ружье, к которому не прикасался все эти дни.

Вечером мы с Михалычем набивали для меня патроны, а рано утром я уже открыто пошел на охоту с Джеком.

— Не отпускай его слишком далеко от себя, — давал мне последние наставления Михалыч, — не позволяй особенно своевольничать.

— Не беспокойтесь, буду придерживать, — солидно ответил я и тут же приказал: — Джек, к ноге, иди рядом!

Эта охота оказалась куда удачней предыдущей. В поле мы нашли много перепелов; я расстрелял все патроны и почти под самый конец, когда их запас уже истощился, застрелил влет перепелку.

Тут, правда, произошла маленькая оплошность. Увидя, что птица упала, мы с Джеком забыли все правила охоты, все наставления Михалыча и взапуски понеслись к упавшей в овес добыче.

Джек нашел ее, схватил в зубы и, широко улыбаясь всей своей добродушной рожицей, подал мне прямо в руки. Этим он как бы подтвердил, что признает меня настоящим охотником. Ведь раньше он отдавал дичь только Михалычу, а на меня даже слегка ворчал, когда я пытался ее у него отнять.

Оба, очень довольные и друг другом и удачной охотой, мы вернулись домой и принесли застреленную влет перепелку.

После этого Михалыч уже совершенно спокойно отпускал со мной на охоту Джека. Мама тоже перестала тревожиться, что я «бог знает что натворю с ружьем». Я сделался общепризнанным охотником. И все же теперь, уже через много-много лет, должен признаться, что в поле и на болоте, оставаясь вдвоем, мы с Джеком частенько вели себя совсем не так, как полагается по охотничьим правилам.

Когда мне удавалось застрелить дичь, я обычно забывал послать Джека, чтобы он принес ее мне, а сам бросался ее искать. Джек тоже не дожидался моего приказания, он тут же срывался со стойки и несся мне помогать. А уж когда дичь бывала не убита, только ранена и пыталась удрать, тут уж мы оба бросались ее ловить, забывая все на свете.