— Кто это? — спросил я у Миши.

— А ты разве не знаешь? Колька Кусков. — Миша покачал головой. — Ох и парень жох, огонь, а не парень! Охотник лихой. И отец его тоже охотник. Сапожники они оба. Отец-то — деляга, настоящий мастер, хромовые шьет, починкой старья и не займается.

— А Коля тоже хороший мастер?

Миша рассмеялся, даже рукой махнул.

— Лодырь он хороший, вроде меня. Только дырки латать и умеет, да и те на живую нитку. Ноне залатает, завтра опять разорвались. Отец-то его учил, учил и колодкой по затылку, и ремнем по заду — ничего не помогает. Какое там мастерство! Ему только винцо, охота да девочки. Вот его специальность. Лихой парень! — прибавил Миша с видимой завистью.

— А почему он свою собаку к тебе привел, почему отец дома держать не позволяет, если это хороший пес?

— Почему не велит? — переспросил Миша. — Да потому что кобель-то сведенный. Колька небось в лесу подслушал его да прямо с гона и свел.

— То есть как — свел?

— Как? Да очень обныкновенно, словил на гону, в мешок за плечи — и домой.

— Украл, значит?

— А то купил, что ли?

— А зачем же ты краденого у себя прятать будешь?

— Ну, а куда ж таперича девать его? — в свою очередь, спросил Миша. — Сам слыхал: верст за тридцать — сорок отселева взяли его да небось в мешке и привезли. Пустить на волю — он и дороги домой не найдет, еще прасолам попадется. Сдерут шкуру — вот ему и крышка.

Мишины доводы показались мне убедительными. Действительно, чем же собака виновата, что ее поймали в лесу, где она гоняла зверя, и завезли за сорок верст? Не пропадать же ей теперь. Но Колька, он-то зачем ловил чужую? Значит, он просто вор?

Я высказал свои сомнения Мише.

— Какой же он вор? — даже обиделся тот. — Ты разве, Юрка, не знаешь, как голубей гоняют? Ты своих пустил, а я своих, глядь, вместе и слетелись. Мои в свою голубятню чужаков манят, а те их, в свой черед, к себе заманивают. Тут уж бабка надвое — чьи переманят. А как залетят все вместе в чью ни то голубятню, тут их хлоп дверцей — вот и попались. Кто поймал, тот, значит, им и хозяин. Разве это воровство? Это — охота.

— С голубями дело совсем другое, — возразил я. — Тут охота, состязание, чьи переманят. А какое же состязание — чужую собаку в лесу поймать, какая же это охота?

— Ну, может, и не совсем того, — уклончиво ответил Миша и, вдруг рассмеявшись, добавил: — Вот потому-то он дома кобеля-то держать не хочет. Колька-то известный дока по части собак, его по всему уезду знают. Если, к примеру, пропала у кого — перво-наперво к нему: не к тебе ли, мол, случайно на охоте пристала? Мы, мол, тебя не обидим, за прокорм уплатим что полагается. А Кольке что — недорого досталась, небольно и жаль. Сшибет трояк, а то и пятерку за прокорм. Вот, мол, ваша собака, берите, пользуйтесь моей добротой. А хозяева и рады, что пса своего нашли. — Миша с улыбкой покачал головой. — Лихой парень.

Несмотря на то что я совсем не одобрил все то, что Миша рассказал про Кольку, сам Колька мне все-таки очень понравился. Понравились его удалой, бесшабашный вид и то, что он сразу так дружески заговорил со мной, как со старым приятелем. Что-то в нем было такое располагающее; и уж совсем никак не вязалось с этим веселым, добродушным рубахой-парнем позорное слово «вор».

Забегая вперед, скажу, что первое впечатление оказалось верным. Мы с Колей скоро очень подружились да так и остались друзьями на много-много лет, до самой Колиной смерти. Пожалуй, после Михалыча из друзей-охотников Коля был для меня самым близким и дорогим человеком. Близким и дорогим, несмотря на многие горести, которые я испытал именно из-за его бесшабашного, лихого нрава. Но именно из-за своей лихости, из-за своей удали, которых мне так недоставало, Коля и казался мне недосягаемым образцом.

Лето подходило уже к концу. Пришла пора мне расстаться с дорогой, любимой Чернью, с мамой, с Михалычем, с товарищами-ребятами, с кем мы так подружились за это лето. Пришла пора расстаться с рыбалкой, с охотой, со всем, к чему я так привык, проститься и ехать в чужую шумную, многолюдную Москву.

Ах, как не хотелось уезжать!

Я прямо с ужасом провожал каждый уходящий летний день.

И вдруг, когда до отъезда остались буквально считанные дни, однажды рано утром я услышал в передней какой-то шум и потом веселый голос Сережи.

Сережа приехал! Какая радость! Но почему же так поздно? На днях начинается учение в гимназии, а он вдруг к нам прикатил?

Я мигом оделся и выбежал в столовую.

Мама с Михалычем были уже там, встречали дорогого гостя.

Сережа тут же рассказал, что никто толком не знает, как будем учиться в этом году. Правда, гимназии и реальные училища официально существуют по-прежнему, но в Москве сейчас неспокойно, и люди поговаривают, что «добром это не кончится». С едой плохо. В магазинах толкучка. Всюду масса народа. Очень много солдат, понаехали прямо с фронта, воевать никто не хочет.