Все трое — мама, Дарья и Михалыч — уселись в первом ряду прямо напротив сцены. Все это я видел в щелку опущенного занавеса. Мы — участники спектакля — находились «за кулисами», то есть в классе, который примыкал к самому концу коридора. Выход из класса был прямо на сцену.

И вот вечер начался. Его открыл Николай Дмитриевич. Он сказал краткую речь о том, что теперь в революционной России и школа строится по-новому. Что теперь она идет рука об руку с жизнью, что в программу введен ручной труд, что ребята стали настоящими хозяевами школы: сами заботятся о ней, сами ездили в лес и запасли на зиму дрова. Что все это важно не только с хозяйственной стороны, но и с педагогической, приучает ребят по-новому смотреть и на школу, и вообще на жизнь, не быть белоручками, а строить самим эту новую счастливую жизнь «своей мозолистой рукой». На этом Николай Дмитриевич кончил речь. Зал ему дружно зааплодировал.

Потом выступил хор, пели революционные песни. Потом читали стихи, и в конце первого отделения Лева прочел свою мелодекламацию. Это был самый сильный номер. И читал Лева очень здорово, прямо как настоящий артист.

Маргарита Ивановна сыграла что-то очень печальное, сыграла и затихла.

В публике тишина — ни хлопков, ни движения. Занавес задернули, и тут все в зале как закричат: «Браво, бис, бис, бис!»

Так и заставили Леву с Маргаритой Ивановной еще повторить весь свой номер.

После этого был сделан маленький перерыв — антракт, чтобы кто хочет из публики мог бы пойти во двор покурить и вообще немножко освежиться.

Второе отделение нашего вечера начиналось выступлением оркестра. Он сыграл очень хорошо: ни струна ни у кого не лопнула, ни инструмент не расстроился, все прошло как по маслу.

Наши сценки «Пацюк с варениками» и «Чичиков у Ноздрева» мы решили оставить под самый конец, чтобы напоследок всех развеселить.

Перед сценкой с варениками выступил Николай Дмитриевич и коротко рассказал ее содержание, так как сцена должна быть немая, без всяких слов.

Пока Николай Дмитриевич рассказывал, Толька так загримировался Пацюком, что мы как глянули на него — так и прыснули со смеха: ну и хорош! Толстый-претолстый, голова совсем голая, только на макушке длинный чуб оставлен. Это он материнский розовый чулок на голову натянул. А уж рожа, точно блин на масленицу, так и сияет.

Уселся Толька посреди сцены. Перед ним табуретка скатеркой покрыта, на ней миска с варениками.

Правда, у Гоголя миска прямо на полу стоит, но на табуретке виднее.

Лева за сценой разобрал все свои нитки, как вожжи, какая куда следует, и тихо скомандовал: «Готово, занавес!»

Занавес раздвинулся. В зале раздался шепот удивления и сдержанный смех.

Я глядел в щелку двери из-за кулис. Глядел на публику, но главное, конечно, на маму, Михалыча и гетку Дарью. Вот на Дарью-то очень стоило поглядеть. Она как увидела Пацюка — даже руками всплеснула да так и замерла.

Между тем Пацюк собрался завтракать. Он разинул свой огромный рот и поманил в него кого-то пальцем.

В тот же миг беленький вареник, аппетитно поблескивая масляным бочком, словно бабочка, выпорхнул из миски и сделал в воздухе ловкое антраша.

Пацюк поманил его к себе пальцем и еще раз красноречиво пригласил к себе в рот. Вареник не заставил себя долго просить. Весело приплясывая в воздухе, он поскакал прямо в рот Пацюку. Тот только чуть-чуть подправил его туда пальцем, даже не подправил, а так, просто дружески напутствовал.

Съел один, отдохнул и вновь пригласил уже второй.

И тот уже пляшет в воздухе.

— Батюшки мои! Да что ж это деется! — вдруг послышался в зале восхищенный Дарьин голос.

Я опять глянул в щелку.

Дарья от изумления даже встала со своего места, загораживая сцену всем сидящим за ней.

— Сядьте, сядьте! — послышался шепот сзади.

Мама держала Дарью за руку, стараясь посадить на место, но Дарья и слушать не хотела.

— Да погоди ты, — отмахивалась она от мамы, — дай-ка я туда слазю, гляну, как же это у них там пристроено!

Насилу ее усадили на место.

Пацюк съел подряд четыре вареника, потом махнул миске, что больше не хочет, и табуретка вместе с миской, важно переваливаясь с боку на бок, не спеша побрела со сцены под дружные рукоплескания публики.

Номер удался на славу!

— Ну, теперь только с последним не подкачать бы, — волнуясь, говорил Толя за кулисами, садясь перегримироваться из Пацюка в Ноздрева.

Между этими номерами опять выступил хор, но теперь уже не с революционными, а с народными песнями. Пока они пели, мы с Толей загримировались. Толя был опять очень хорош. Весь взлохмаченный, красный, возбужденный.