— По душе, по душе!.. — задумчиво ответил Лева. — По душе-то многое, только рисовать-то мы не умеем. Мало ли что я захочу изобразить, а что из этого получится?

— А я, Николай Дмитриевич, могу только человека рисовать, — подбежал к нам шустрый, веселый парнишка — Ваня Козин. (Мы прозвали его «Ваня Козлик» или просто «Козел».) — Только человека и умею! — повторил он.

— Человека? — недоверчиво переспросил учитель. — Ну, это совсем неплохо. Человека, пожалуй, труднее всего нарисовать.

— А что ж тут трудного? — весело ответил Козел. — Вот глядите. — Он достал лист бумаги, карандаш, в один миг нарисовал и подписал: «Точка, точка, запятая, минус рожица кривая, палки, палки, огуречик, вот и вышел человечек».

Все рассмеялись:

— Вот это художник!

— Да, такого нарисовать нетрудно, — охотно согласился Николай Дмитриевич, — но это все шутки, а я хочу говорить с вами серьезно.

— …Вы боитесь, что у вас из вашего рисования сразу ничего не получится, — вновь заговорил он, — но это опять-таки зависит от вас. Тема нашего сегодняшнего урока «Поздняя осень». Прежде всего — я же говорил и еще повторяю — не спешите браться за карандаш или краски, сначала научитесь видеть, вдуматься, вглядеться в то, что видите. Для первого раза и этого уже вполне будет достаточно. А кто захочет, пусть попробует свои силы, пусть попытается свое видение, свое настроение изобразить на бумаге, так сказать, поделиться им и с другими.

— Да я очень хочу поделиться, только не умею, не смогу нарисовать все, что вижу, что хочу передать, — с искренним огорчением сказал Лева.

— А все, что вы видите, рисовать необязательно, — ответил Николай Дмитриевич. — Я же говорю, что совсем не план этой местности рисовать нужно, а только передать ваше личное настроение, впечатление от всего виденного.

Он показал рукой на голый осиновый сучок. На нем уцелело только два совсем уже почерневших листочка.

— Нарисуйте один этот сучок и эти последние листья — разве все это не передаст ваше настроение, ощущение поздней осени?

— Верно, верно, — обрадовались ребята, — мы сейчас будем голые ветки и последние листья рисовать.

— А может, сами поищете какие-нибудь другие детали, другие, еще более выразительные мотивы? Давайте-ка разбредемся да походим немножко по ному лесу, подумаем, понаблюдаем, поищем…

Мы разошлись. Я побрел по тропинке вдоль опушки к речке. Вот родничок, из которого мы с Михалычем и Сережей пьем летом воду. Даже наши черпачки целы, в кустах лежат.

Я взглянул на родничок. На поверхности его глубокой чаши плавало несколько сухих листьев. «Вот и мотив, — подумал я, — только разве это нарисуешь?! Поверхность воды, и листья на ней… Конечно, ничего не получится».

Пошел дальше, спустился к самой речке. Камыши у берега совсем пожелтели, поникли. Внизу вокруг них серая пена, ее набило волной, и листья в воде, много-много опавших листьев. «Тоже мотив, но еще труднее. Ну что же, — подумал я, — ведь Николай Дмитриевич сам говорит, что необязательно рисовать: нужно прежде всего научиться видеть и прочувствовать то, что видишь, вот я это и делаю».

Обидно было только то, что когда я, глядя на увядшие камыши, стал стараться прочувствовать всю грусть этого мотива, никакой грусти совсем не получилось; и чем больше я старался, тем меньше грустил.

И вдруг мне вспомнился вечер на речке, когда мы с Михалычем ловили раков и он запел «Вечерний звон». Вот тогда я ничего не старался переживать, а мне сделалось очень грустно. Теперь же, наоборот, стараюсь изо всех сил переживать, а вот никак не получается. «Значит, я не художник по натуре, — подумал я с сожалением. — Ну, ничего не поделаешь». И я направился дальше искать сюжеты, всматриваться в них и пытаться их прочувствовать.

Вот старый гнилой пень, и на нем целая семейка опят. Все такие старые, совсем разбрюзгшие от дождей. Хороший мотив поздней осени. Но ведь тоже не нарисуешь: и пень, и опята… Конечно, ничего не получится.

И вдруг мне в голову пришла интересная мысль. Я вспомнил, как читал про белок в книге у Брема. Он пишет, что белки осенью срывают грибы и засовывают их в развилки между сучками, сушат на зиму. Я сорвал один опенок, засунул между сучками. Вот это здорово! И нарисовать не так уж трудно! А ну-ка попробую!

Я сел на этот же старый пень и нарисовал карандашом голый сучок, а в развилке — висящий опенок. Получилось у меня совсем неплохо, даже очень похоже.

Я обрадовался, но тут же вспомнил про настроение, переживание. Чувствуется ли в рисунке мое переживание?

Да как же ему чувствоваться, когда никакого переживания нет. Откуда же его взять? «Ну, на «нет» и гуда нет, — решил я. — А гриб-то все-таки здорово нарисован, и сучок тоже! Шут с ним, с настроением, гораздо хуже, если бы и настроение, и переживание были бы, да сам гриб не получился. Научусь сначала грибы, сучки рисовать, а там, может, и до переживания доберемся».