Шрифт:
— Чёрт… Слава Богу… Сержант, нас… Нас тут пятеро… Четверо. Капитан Уоррен… убит. Мы ранены, но легко — просто царапины. Патронов мало. Противника — до двух десятков. Прижали нас. Долго не продержимся!
Голос был молодой, его хозяин явно был намного младше меня, а я и сам стариком не был. Но средний возраст американских солдат в Ираке сейчас значительно понизился — раньше это были мои ровесники лет по двадцать пять-тридцать, а сейчас — двадцатилетние пацаны.
Прямо как во Вьетнаме, да. Почему так? На самом деле это очень простой вопрос. Всё дело в том, что война — это жестокая игра для молодых. Молодёжь более податлива, и ей легче управлять. Они уже достаточно взрослые, чтобы держать винтовку и нести на себе полную выкладку, но в то же время достаточно молоды, чтобы купиться на нужные сказки. Например, о своей неуязвимости и о том, что в дерьмо всегда вляпается кто-то другой. И, к сожалению (увы, увы мне в наш прогрессивный век!), я просто не мог закрыть глаза и уши, когда рядом кто-то просит о помощи. Тот, кому я могу помочь, что важно. Миллионы детей умирают от голода в Африке? Моя совесть спит спокойно, пока они там далеко, а не здесь рядом. Однако, когда кто-то просит о помощи совсем рядом… Человеколюбие? Ни разу. И уж тем более ни разу не американолюбие. Честно — плевать мне сколько ещё американцев подохнет в Ираке. Если у меня есть гражданство Штатов, я много лет живу в Штатах и даже служу империалистической военщине, это вовсе не означает, что я люблю эту страну. Просто так сложилось. Пока я вижу скупые строчки о статистике потерь — цифры и фамилии остаются для меня просто цифрами и фамилиями. Абстрактными наборами символов — людей за ними лично для меня нет. Никакие это для меня не свои. Но когда кто-то сидит рядом с тобой в одном окопе — это уже свой. А русские своих на войне не бросают, как говаривали современные классики. Парадокс. Голливуд регулярно радует своими ура-патриотическими высерами о спасении одного-единственного пилота силами авианосного соединения, но в реальности на беднягу скорее всего начхают и забудут. Почему? Потому что с точки зрения большинства американцев это нерационально — рисковать десятками и сотнями жизней, чтобы спасти одного человека. Возможно, уже мёртвого. Рисковать живыми ради мёртвого? Безумие! Законы социальной математики в действии. Законы западного общества в действии. Но мне они претят. Юрай вот — хорват, а за годы в Штатах уже насквозь американизировался. Своим стал, американцем. А я вот так и не сподобился… Что ты здесь делаешь, Саня? Какого чёрта тут забыл? Тебе некуда возвращаться в Россию, но разве тебя держит что-то в Штатах? Что-то, кроме страха изменить устоявшуюся жизнь? Брось, тебе же не впервой ломать себя и свою жизнь об колено…— Не дрейфь, парень, — произнёс я в микрофон. — Продержитесь ещё минут пятнадцать — выдвигаемся к вам.
Наёмники смотрели на меня, как минимум осуждающе — как родители на ребёнка, который с улыбкой сунул им под нос королевскую кобру. Но всё-таки молчали, а не материли меня в четыре голоса. Наёмники наёмниками, а субординация субординацией.
— Так надо, — веско произнёс я.
В ответ послышалось недовольное бурчание, но прямо никто мне не возразил. Сказал надо — значит, действительно надо. Или ты ни хрена не командир.
10
Это был самолёт.
Такая огромная пузатая туша, предназначенная для перевозки человеков и прочих грузов по воздуху. Может, «боинг», а, может — «аэробус». Как-то я не особо разбираюсь в гражданских самолётах, особенно нерусского происхождения.
Летающий левиафан бессильно лежал на песке, зарывшись носом в высокий бархан и раскидав вокруг собственные внутренности. Хвост был отломлен и торчал из песка почти вертикально, подобно чудному памятнику. Вдалеке торчал — похоже, что самолёт всё-таки не упал, а жёстко сел на брюхо. Поэтому нигде не видно следов пожаров, а обломки относительно целы и невредимы.
Чуть поодаль виднелась развороченная оторванная турбина, а ещё дальше — метра в ста пятидесяти впереди, лежала и сама железная птичка. Носом в нашу сторону, правого крыла не видно, левое погнуто, но относительно цело. Разве что как раз турбины и не хватает. Брюхо вспорото, как у подготавливаемой к обеду рыбины — повсюду разбросаны кресла, куски обшивки и чемоданы. Чёрт, мне уже кажется, что эти проклятые чемоданы растут тут сами по себе, как пальмы!
В воздухе не стихал звук перестрелки, ведь кроме всего прочего вокруг самолёта вертелось с десяток «танго». И что самое паршивое — нам нужен был этот самолёт, потому как именно в нём и сидели патрульные.
Одно радовало — повстанцы нас пока что не заметили, и поэтому мы имели сомнительное удовольствие лицезреть их спины.
Двое около торчащего из песка куска обшивки. Дальше — ещё двое около вырванного с мясом ряда сидений. Ещё дальше — трое около груды чемоданов. «Танго» на крыле — поливает огнём одну из аварийных дверей. Возможно, есть ещё враги.
— Си Джей, Кирк — вам пара клоунов у того стального листа. Юрай со мной — уберём парочку около сидений. Дойл — прикрываешь. Вопросы? Тогда начали.
Лёгкий ветер поднял в воздух немного песка — эдакий пустынный вариант позёмки. Это нам на руку — меньше вероятности, что «танго» засекут какую-ту дрянь у себя в тылу раньше времени.
Вместе с Блазковичем короткими перебежками, поочерёдно прикрывая друг друга, выдвинулись вперёд. Укрылись за торчащей из земли искорёженной турбиной.
Ветер крепчает — надо надвинуть очки на глаза, чтобы в них не попал песок. Выбить или повредить — это вряд ли, но прицел может и сбиться.
Припал на правое колено, высовываясь из-за фюзеляжа и беря на прицел ближнего к себе врага.
— Начали.
Хлопок одиночного выстрела «эмки» оказался почти неразличим на фоне азартно садящих из своих винтовок «танго».
Грязноватый выцветший пустынный камуфляж на спине противника разлетелся ошмётками ткани и крови, и «танго» рухнул лицом вниз, выпуская из рук автомат. Почти одновременно на землю повалились ещё трое его приятелей.
Юрай перебежал к освободившемуся куску фюзеляжа, а я, пригибаясь, рванул в сторону сидений. Плюхнулся на горячий песок, приникнув спиной к рваному креслу. Быстро выглянул — оставшаяся троица и деятель на крыле пока что ничего не поняли. Прекрасно.
Рядом хрипел «танго», которого пуля Блазковича хоть и тяжело ранила, но не убила. Добить? Да сам подохнет.
— Си Джей — тот, что на крыле.
— Принял.
Я не видел снайпера, но знал, что сейчас он наводит перекрестье прицела на противника, задерживает дыхание, выбирает свободный ход спускового крючка и на выдохе…
Выстрел! «Танго» с воплем валится с высоты второго этажа головой вниз. И почти одновременно я высовываюсь из-за своего укрытия и срезаю очередью двоих из трёх оставшихся противников. Хорошо всё-таки, что у нас в батальоне не стандартные «эмки», а модификация для морпехов, из которой можно садить непрерывной очередью Иногда очень полезная и необходимая штука.