Решаю бежать в полк! Признаюсь товарищам, что эвакуироваться не буду. «Ходули» выпрошу и убегу, не дадут – уползу…

Мне сделали очередную перевязку. Самое страшное для моих ног миновало. А когда получил костыли, принялся за разработку побега. Все рассчитал по правилам: ночью не сплю – нужно уйти до рассвета, охрана госпиталя проверена; каптерка с обмундированием по соседству с нашей палаткой, и замок на ней висит простейший – для виду. Сосед-артиллерист открывает его гвоздем, я забираю брюки – такие же, как были у меня, разрезанные, с обильными следами крови. Так все и сделал. Только вот гимнастерки почему-то не оказалось – решаю идти без нее.

Дождь, начавшийся с вечера, к середине ночи стих. Но под ногами слякоть, костыли расходятся в стороны – и падаю носом в грязь. Поднимаюсь, но, еще не выйдя со двора госпиталя, падаю вторично и убеждаюсь, что в таких условиях далеко не продвинуться. Возвращаюсь в палату грязный и злой. Товарищи пытаются успокоить:

– Завтра будет хорошая погода. Уйдешь, не огорчайся.

С утра засияло солнце. Земля подсохла, и ночью, на девятые сутки после прыжка из горящей машины, второй раз распрощавшись с товарищами, я покидаю госпиталь.

По Короче, боясь, как бы не задержали, иду торопливо. Очутившись на окраине, останавливаюсь у дороги в надежде встретить попутную машину и лежу минут тридцать. Темнота рассеивается – вся Короча как на ладони. И страх быть задержанным гонит меня вперед. Ковыляю на костылях часа полтора – дорога мертва, по ней нет никакого движения. Путь держу на ближайший аэродром братского полка нашей дивизии.

Уточнив направление, сворачиваю на проселочную дорогу – напрямик к аэродрому, она проходит через две небольшие деревушки. Питаюсь, как в песне: «Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой». Старушки, женщины, детвора смотрят на мой далеко не воинственный вид с удивлением. И действительно, я – босиком, левая нога, согнутая в колене, висит на подвязке, правая – с засученной штаниной брюк, в бинтах не первой свежести, нательная рубашка с тесемками вместо пуговиц нараспашку, заросшее лицо, взъерошенная шапка нерасчесанных волос – куда как хорош! Но мне давали хлеб, картошку, а в одном месте даже кружку молока. А я в знак благодарности проводил успокоительные душевные беседы и отвечал на множество самых разнообразных вопросов.

– Родной, не видал ли моего сынка Колю?..

– А скоро ли войне конец?.. – спрашивали крестьянки.

– Воюет ваш Коля! Гитлера скоро повесим!.. – убежденно говорил я. А тем, кто несколько месяцев не получал от своего солдата весточки, советовал ждать и не терять надежды на встречу. Указывая на себя, добавлял, что, возможно, как и я, где-нибудь в госпитале или у партизан, что уж не до писем им.

Так я прошел тридцать пять километров – и ни одной автомашины! Ладони рук и под мышками растер костылями в кровь, да и усталость валила с ног. К вечеру, когда солнце в безоблачном небе опускалось к горизонту, вышел к окраине аэродрома, и – боже ты мой! – на нем ни одного самолета, никаких признаков жизни! Братский полк ушел…

«Все, конец, Кирилл! Свалишься и сгинешь в этой деревушке», – резанула по сердцу малодушная мыслишка. Стою и раздумываю: «Что же делать?» Вдруг вижу: из лесопосадки, что на правой стороне аэродрома, идет слабый дымок. Протираю глаза: не мираж ли? Нет, снова тянется струйка дыма… Я дотащился туда в надежде встретить кого-либо из аэродромной службы.

То-то была радость! Стоит автомашина, рядом у костра три человека. Оказывается, это шофер и два механика, оставшиеся здесь, чтобы сдать на склад мотор. Свою задачу они выполнили, а как справятся со второй – печеной картошкой, – поедут в свой полк на новую точку. Объяснив им, кто я, сажусь рядом с машиной на кучу соломы и жду – мне не до картошки в мундире.

В тот же вечер, хотя и поздно, мы были в братском полку. Встретили как своего и сразу же сообщили в часть, откуда утром на По-2 прибыл летчик Аладин и забрал меня. Радость при встрече с товарищами была безграничной. Амелин, как мне казалось, выглядел счастливым не менее, чем я. От него мы только и слышали:

– Я им говорю, что ты жив, а они не верят, твердят одно и то же – погиб в бою или подорвался на мине…

Оказывается, на мои поиски выезжал майор Башкирцев и машина его подорвалась на минах. Майор вернулся с известием, что летчик, приземлившийся в этот день на нейтральной полосе с парашютом, погиб, подорвавшись на минном поле.

Замполит, радостный и взволнованный, убеждал меня и всех присутствующих:

– Мне хотя и неудобно ссылаться на приметы, но все же скажу. Народная молва утверждает: если тебя сочли погибшим, а ты оказался целехоньким – будешь жить долго. Ты теперь у нас – как заговоренный от пуль и снарядов!..

Наш авиаполк, чтобы не отставать от наступающих войск, перелетел на аэродром неподалеку от Харькова. Впервые я перебазировался на новую точку на автомашине. А вскоре командир полка, убедившись, что ноги мои справляются с управлением самолета, разрешил слетать по кругу, на пилотаж, и вот снова я в боевом строю, в родной эскадрилье.

Первое время, правда, до самолета я добирался на костылях, потом без них, стараясь меньше хромать: увидит кто из старших – дадут нагоняй. Но жизненные силы организма, страстное желание летать и сражаться одержали верх – раны мои зарубцевались, и я уже редко вспоминал о них.

В суровых боях Курской битвы неизмеримо окреп весь наш полк. Пламя Огненной дуги закалило воздушных бойцов, выросло их боевое мастерство. Многие из летчиков, прибывшие к нам перед битвой, достойно прошли ее суровое испытание, совершив до 25–40 боевых вылетов.

Часто вспоминаются мне жаркие схватки в небе над Курской дугой. 53 боевых вылета, 27 воздушных боев, 9 сбитых самолетов врага – таким стал мой личный счет за время боевой работы под Белгородом.

Начинался новый этап нашего летне-осеннего наступления на советско-германском фронте. Но враг не просто отходил: он цеплялся за каждый населенный пункт, за всякую удобную позицию.

Как-то нам поставили задачу на сопровождение двух девяток пикировщиков, которые должны были нанести удар по днепровскому мосту. Необычность предстоящего полета заключалась в удаленности цели и рекомендациях по выполнению этого задания: истребители взлетают с аэродрома подскока, а именно – из-под Харькова. По маршруту, начиная от линии фронта до цели, были указаны лесные массивы, в которых следовало укрываться в случае непредвиденного покидания самолета или вынужденной посадки.