В те годы самым популярным и читаемым писателем на идише был, нет, не Менделе Мойхер-Сфорим и не Линецкий, а некий, глубоко сейчас забытый Нохум Меер Шайкевич (1846–1905), писавший под псевдонимом Шомер. Его стилистически неприхотливыми, но полными головокружительных интриг и приключений романами еврейские издатели наводнили всю «черту» [56] . Шомер, а потом и его последователи, которых тоже было немало, поступали так: брали нашумевший французский бульварный роман, того же Поля де Кока или Эжена Сю, вместо французского юноши и французской девушки ставили молодого местечкового еврея и местечковую еврейку, а дальше пошло-поехало по испытанным лекалам: любовь, разлука, коварный соперник, верный друг, кровавое преступление, в конце концов, пройдя все испытания, местечковые евреи неизменно оказывались незаконнорождёнными или украденными в детстве детьми каких-нибудь графов или баронов, встречались – всё, свадьба. Таких романов были сотни (только в 1888 году один Шомер опубликовал двадцать шесть своих книг), они выходили тиражом в десятки тысяч экземпляров, евреи «черты» рыдали над тяжкой судьбинушкой героев, затаив дыхание, гадали, как те выберутся из очередного капкана, подготовленного им автором, – и знать не знали, что еврейская литература бывает другой: ироничной, остроумной, наконец, просто умной – ни Линецкому, ни Мойхер-Сфориму было просто не втиснуться меж тесно подогнанных друг к другу шомеровских кирпичей.

И Шолом-Алейхем дал Шомеру бой. В 1888 году он в Бердичеве напечатал брошюру – памфлет под названием «Суд над Шомером, или Суд присяжных над всеми романами Шомера, застенографировано Шолом-Алейхемом». Памфлет Шолом-Алейхема следовало бы привести здесь полностью. Это душеполезное чтение и для современного читателя, но объём нашей книжки оговорён заранее, и никто нам этого не позволит сделать. Поэтому – выдержка из первой главы – «Обвинительный акт»: «Словно песок и мусор, просыпались “народные писатели”, романоделы и до того запрудили еврейскую литературу своими “романами”, – да ещё какими! – до того наводнили ими весь мир, до того испортили вкус публики, что никто и в руки брать не хочет других произведений, кроме этих “романов”. Более того, все читатели стали писателями; все мальчишки, все праздношатающиеся – романистами! Достаточно любому парню прочесть какую-нибудь книжонку, чужой роман, как он уже становится романистом; он лишь переделывает имена героев, даёт произведению еврейское название и за бесценок продаёт первому попавшемуся книгоноше свой “сверхзанимательный роман” в четырёх частях с эпилогом. Книгоноша становится издателем, мошенник – “народным писателем”, “романистом”, а толпа принимает это за товар. И пошло.

Самым крупным, плодовитым и богатым из всех этих тараканов, жучков и червей является великий “романодел”, наш подсудимый Шомер.

Этот молодчик взялся не на шутку затопить еврейскую литературу своими невозможными, водянистыми романами, своими диковинными произведениями, стоящими ниже всякой критики. Они, безусловно, вредны читателям, как яд, ибо извращают его лучшие чувства ужасными небылицами, дикими мыслями, душераздирающими сценами, о которых еврейский читатель раньше не имел никакого представления.

Это показалось странным нашим представителям. Была выделена комиссия. Обследовав полсотни романов Шомера, она пришла к следующим выводам:

а) почти все они просто украдены из других литератур;

б) все сшиты на один покрой;

в) романодел не даёт реальных, подлинных картин еврейской жизни;

г) поэтому его романы к нам, евреям, никакого отношения не имеют;

д) эти романы лишь расстраивают воображение и никакого поучения, никакой морали дать не могут;

е) они содержат лишь словоблудие и цинизм;

ж) они, кроме того, очень плохо составлены;

з) автор, по-видимому, невежда;

и) школьникам и взрослым девицам ни в коем случае нельзя давать этих романов;

к) было бы большим благодеянием выкурить его вместе со всеми его диковинными романами из еврейской литературы с помощью конкретной систематической критики.

Здесь, на столе, лежит перед вами полсотни романов этого романодела. Они служат лучшим доказательством того, к чему может привести невежество сочинителя, наивность читателя, а также молчание критики, терпящей существование таких романистов» [57] .

И ещё – из главы «Речь прокурора»:

«Господа судьи и господа присяжные заседатели! Подсудимый, сидящий перед нами, – не вор, не злодей, не мошенник. Он не совершил никакого уголовного преступления. Он никого не оскорбил, ни у кого ничего не отнял, никого по миру не пустил, – и всё же он сидит у нас на скамье подсудимых, как настоящий преступник, как подсудимый. Что же это значит? В чём его особенность? По-моему, господа присяжные заседатели, он более преступен, чем вор, злодей, душегуб. Этот злодей не вышел убивать людей на большой дороге со шпагой, или копьём, или с обухом в руках, – нет! Он всего лишь выступил против невинной еврейской литературы и, изуродовав народный язык, испортил вкус публики, совратил множество простых читателей, которые без критики не умеют отличить хорошее от плохого, блуждают в темноте и поэтому не понимают разницы между произведениями Абрамовича и мусором, какой им подносят сочинители, вроде подсудимого Шомера.

Обмануть человека, отнять у него деньги, убить, зарезать, по-моему, менее преступно, чем обмануть целый народ, зарезать целую литературу, испортить вкус тысяч читателей, ибо в первом случае страдает коллектив, множество, вся народная масса.

Поглядите-ка, до чего этот романодел довел нас! Посмотрите, до чего он извратил чувства и испортил вкус массового читателя. Любой ремесленник, любая женщина, любая девушка так напичканы сумасбродными небылицами, что они, эти читатели, уже не способны взять в руки путную, поучительную книгу, а только “сверхзанимательные” романы Шомера! А в них описывается много сложных, запутанных интриг, трогательных и душещипательных сцен: в них воруют и разбойничают среди бела дня, выкапывают мертвецов из могил, дерутся и убивают из-за прекрасной брюнетки или красивого блондина. Есть и другие подобные дикие выдумки, заимствованные из разных пустых русских, немецких или французских романов» [58] .

Казалось бы, Давид и Голиаф: кто такой Шолом-Алейхем, только-только начавший печататься, – и кто такой Шомер с его тиражами, сотней романов и славой первого еврейского писателя; но – невероятно – Шолом-Алейхему удалось. Сила смеха: язвительный и саркастичный памфлет заставил простого читателя увидеть шомеровские романы его, Шолом-Алейхема, глазами – и устыдиться. Или ужаснуться. «Читатели восторженно приняли “Суд над Шомером”, – напишет в своих воспоминаниях о Шолом-Алейхеме его друг Мордехай Спектор. – Многие из них стыдились признаться, что когда-то читали Шомера. Книжки его редко стали появляться на книжном рынке» [59] .