Когда лежишь так целый день, понимаешь, как ценно иметь возможность двигаться. Я никогда не думал, что до чесотки буду желать просто встать и пойти, побежать, потренироваться. С утра лежу и слышу звуки тренировки внизу, на улице. Один из Валетов отдает команды, слышу хлопки и прыжки, топот. Оказывается, наши утренние разминки производят такой шум! Я и не подозревал. Так хочется уже поскорее оказаться среди них! Хочу на это посмотреть, ведь мало кто может выполнять упражнения в полную силу. Здесь нет полноценных Валетов, все что-то лечат. Шум от тех, кого на днях выпишут. Остальные разминаются, как могут, как позволяет их нынешнее состояние. Я не знаю, отдает ли кто-то команду на зарядку. Но в уставе больницы есть пункт: «Валет, находящийся в приемлемой для физических упражнений форме, должен сообщить об этом медперсоналу для внесения своего номера в график ведения утренних тренировок». Я подумал… ты только не смейся, но мне показалось, что таким образом они вычисляют нашу готовность вернутся к службе. Хотя, это может быть глупо, ведь врачам виднее… В общем, не обращай внимания.

Я вспоминаю тренировки в вашем поселке и твои спарринги. Помню, как увидел тебя на поляне в конце твоей улицы. Вечерело, солнце уже ушло за деревья, но было еще светло и очень тепло. Был август. Я узнал тебя, но ты была какой-то другой. Не такой, как по утрам на поле. Ты была одновременно мягче и резче, добрее и злее. Ты понимаешь? Казалось, что там, на поле, ты выполняла свою работу, и это предполагало строгость и техничность, а здесь, на поляне, ты тренировалась для себя. И это выглядело по-другому. Я очень хорошо помню, что пытался понять, как ты можешь быть такой разной, когда делаешь одно и то же. От тебя нельзя было отвести взгляда, твои движения… гипнотизировали. Именно гипнотизировали.

А потом ты развернулась и заметила меня. И я подумал, что не имел права смотреть на тебя там, что вторгся в твою личную жизнь на твоей поляне. Ты ведь, была не на поле…

Вот так вот хорошо я помню тот вечер, когда позволил посчитать тебя не тренером, а человеком. Ты понимаешь? Я хочу сказать, что ты…»

Спрыгнув с турника, Анна хлопнула в ладоши и приглашающее приподняла ладони. Живые проекты, что сидели или занимались поблизости, направились к ней. Когда они выстроились в полукруг перед ней, Аня кивнула. Как удобно, когда у каждого вида живого проекта свое лицо. Сразу видно: вот каким-то образом затесавшийся техник. Его в спарринге использовать нельзя, покалечат еще… Его вместе со спасателями можно будет направить в бассейн или к теннисным столам, да куда угодно. Хоть в библиотеку. Могут, при желании, понаблюдать за солдатами. Основная ее забота – они.

С заднего ряда раздался приглушенный вскрик, Анна приподняла подбородок во внимании. За ее взглядом проследили остальные и чуть расступились. Еще один, укрытый спинами техник, потирал спину. Футбольный мяч катился обратно к полю.

– Костя, ты в порядке? – спросила Анна и, получив утвердительный кивок, начала расставлять пары Валетов. Одно имя для всех живых проектов одного вида – это тоже очень удобно.

«27 июня. Вечер.

Здравствуй, Аня.

Письма к тебе входят в привычку. Теперь я знаю, что это такое – привычка. И мне это нравится, как будто я говорю с тобой. Как будто говорю на самом деле. И ты понимаешь меня.

С утра я вспоминал вечер, когда увидел тебя на поляне в конце улицы. А теперь у меня здесь вечер и я вспомнил утро следующего дня. Хотя, это было уже не утро, солнце стояло высоко, было жарко и на поле практически никого не было. Ты еще не ушла. Я вышел из корпуса, где наплавался вволю, помню, как здорово мне было тогда и что так здорово мне бывало не часто. Вообще это время в поселке, оно было таким особенным, таким настоящим, таким неправильным… ты понимаешь, после него кажется, что месяц в году мы имеем право жить для себя. Я не знаю, как это объяснить, мы ведь делали то же самое, разве что в боевых действиях не участвовали и командиры не кричали. Мы делали то же самое, а чувства были другие. Вот, чувства были, понимаешь? И, вот, это не так, это всего лишь один месяц и это неправда. А это… это неправильно, понимаешь?

Ты бы молчала, говори я с тобой сейчас об этом. Ты всегда молчала, но я помню твои глаза. Я помню, как много в них было ответов, но так и не научился их читать. Возможно, если меня еще хоть раз отправят на побывку в ваш поселок, я смогу понять.

Так вот, ты еще не ушла с поля, ты… дралась. Аня, не говори мне, что это спарринг, что это техничный бой, не говори этого. Я увидел, что ты дерешься. Что ты хочешь сделать больно. Ни обездвижить, но свалить, не ликвидировать, но убить. Я знаю разницу, хотя об этом нельзя говорить. Я видел ярость в твоих движениях, видел силу, с какой ты била, хотя ударов быть не должно. Они были, настоящие, жесткие, злые. Аня, я замер и не смел пошевелиться. Ты будешь смеяться снова, как тогда, когда я признался, что хотел оказаться на месте того Валета. Я помню, как напряжено было его лицо, в те минуты он имел право только защищаться. Он понимал, что с тобой что-то не так, но видел ли он, с каким удовольствием ты молотишь его? Никогда до того момента и после него я не видел проявления подобного удовольствия и подобной ярости. Я помню так много деталей, что кажется, это было вчера. Но самое яркое мое воспоминание, это желание оказаться на его месте. А удивился я лишь потом… Намного позже.

Вечером же ноги сами привели меня на поляну и надежда, в которой я сам себе не признавался, оправдалась. Ты была там. И снова была другой. Вообще другой. Какой-то снова абсолютно новой, непонятной. И еще ты была босиком…»

Уложив мальчишку на послеобеденный сон, Анна прошла в свою комнату и включила ЖК-панель. Выбрав в появившемся меню записи с камер на поле, устроилась с ноутбуком на диване. Идентификационные чипы в запястьях давали возможность найти заинтересовавший экземпляр, если такой появится. Каждую минуту детекторы в десятке камер вокруг поля определяли новое местонахождение чипа и на экране у каждого живого проекта был семизначный номер. Утренняя запись не показала даже малейших поведенческих отклонений, признаков нездоровья или иных причин для детального наблюдения. Иногда Анна нажимала «стоп» и прокручивала материал заново, всматриваясь в выражение лица или движения какого-нибудь экземпляра, но в итоге просмотрела запись, не сделав ни одной пометки. После камер с поля шли камеры из игровой комнаты, бассейна, спортивного и тренажерного залов. Где-то между игровой комнатой и бассейном проснулся ее сынишка. Они перекусили пудингами и занялись своими делами: Анна работать, а мальчишка собирать лего у ее ног. Тренажерный зал еще не закончился, когда паренек потребовал внимания и пока он не решил, что пора прогуляться, Анна оказалась во власти его роботов и динозавров, оставив работу на потом.

«28 июня.

Здравствуй, Аня.

Я взял новую книгу, сказки для детей. Не то, чтобы я хотел почитать сказки, но медсестра, что развозит книги, сказала: «Если ты не смог это читать, то ничего кроме сказок посоветовать не могу». Вложила мне в руку книгу и укатила тележку. Вот так.

Знаешь, тут есть вступление в виде письма. Оказывается, принято подписываться в конце. Я сначала не понял зачем, ведь адресат может прочесть сведения об отправителе на конверте, а потом решил, что это верно. Буду подписываться, раз уж пишу самые настоящие письма. И еще… ты знаешь, я будто начал доверять бумаге… не знаю, как объяснить. Мне кажется, что я обзавелся другом, которому могу рассказать о тебе, о своих воспоминаниях, и это – бумага. Ты понимаешь? И не нужно беспокоиться, понимает ли она меня, и ей все равно, что я напишу. Она… Ты понимаешь?