— А она сумеет это оценить?

Ее улыбка согрела его. Фиалки были похожи на три полуночные звезды.

Место рядом с телефонными будками представляло хорошее поле обзора. Андреас увидел стоящего на перроне Хейнца Кернера и пошел к нему. От грохота подходившего поезда дрожали камни. Звуки тормозов резали уши.

— Я думаю, твоя жена приедет через семнадцать минут, — сказал Андреас Юнгман, внимательно осматривая выходящих пассажиров.

Хейнц Кернер так над напряженно смотрел в ту сторону.

— Никогда точно не знаешь, — заметил он. — Что за расписание?!

К верхней платформе подходил еще один поезд. Грохот и шум стальных колес заглушил голос в динамиках.

— Это твой, — кивнул Хейнц Кернер.

Руки Андреаса внезапно похолодели. Человеческая волна надвигалась. Его взгляд быстро скользил по чужим лицам. Старые женщины, молодые женщины. Старые мужчины, молодые мужчины. Дети, дети и дети. Но Дорис не видно. Волна спала. Двое парней тащили громадный чемодан старой дамы, которая с трудом управлялась с двумя таксами.

«Мне нужно уходить отсюда, — думал Андреас. Холод от рук проникал все глубже в его тело. — Мне надо идти, иначе я могу расплакаться перед всеми. Прочь отсюда…»

— Пойдем со мной, Андреас, — сказал Хейнц Кернер осторожно. Он наблюдал за старшим по комнате со стороны. Его голос звучал неуверенно — не испортить бы дело словами. — У моей жены в городе есть родственники. Крис там ночует… Я сыграю Гайдна… Или, если ты хочешь прогуляться… я охотно пройдусь с тобой.

— Твоя жена, что бы она сказала, если бы ты был на моем месте? — спросил Андреас.

— Если бы я захотел остаться в армии?!

— Пошла бы она на разрыв?

— Ты что, с ума сошел! — взорвался Хейнц Кернер, но сразу смущенно умолк. Как бы для того, чтобы сгладить свою вспышку, он добавил: — Конечно, был бы шум фортиссимо. И слезы…

— Держи! — Андреас сунул ему в руку три фиалки. — Всего хорошего! И передавай привет жене! — И он пошел к выходу.

Хейнц Кернер смотрел ему вслед, беспомощно держа в руках букет, и уже хотел идти за ним, однако его отвлекло объявление по радио о прибытии ожидаемого им поезда.

Андреас вышел из здания вокзала. «Что же делать? — размышлял он. — Назад в казарму? Может быть, выпить рюмочку? Или даже полдюжины? Как после похорон. „Летите трене“ („Последняя слеза“) — так называется трактир рядом с кладбищем. У меня есть еще пять марок и несколько монет. Последняя слеза за пять марок…»

У перехода-«зебры» застыла вереница машин. Люди спешили, обгоняя Андреаса, который нерешительно стоял у перехода и ждал. Один из водителей подал гудок и покрутил указательным пальцем у виска.

— Анди! Алло, Анди! — послышался голос Дорис где-то сзади в толпе.

— Дорис?

Так сходят с ума! Голоса там, где их нет на самом деле!

— Анди! Я так боялась, что мы не встретимся… Мне вдруг стало нехорошо там, наверху, на перроне. Это теперь иногда случается… Но это к счастью, слушай!

Дорис! Она дышала быстро и часто. На ее узком лице горели красные пятна. Она улыбалась, показывая свои безупречные зубы, и они выглядели как жемчужное ожерелье.

— Ты не рад? — спрашивала она.

Ее серо-зеленые глаза сверкали. Он проглотил комок в горле.

— Конечно рад, — проговорил он. Его голос звучал хрипло. — Очень!

— Ты думал, что я не приду? — спросила она и нежно прижалась к нему. — Но ты не должен был так легко в это поверить, ведь нас двое.

— Я не хотел в это поверить, — сказал Андреас. — Вплоть до этой минуты…

Дорис поцеловала его. Люди останавливались и смотрели — одни с любопытством, другие с завистью, некоторые качали головой. А большинство торопливо пробегали мимо, не обращая на них внимания. Теплота ее тела проникала в его губы, в его руки.

— Пошли! — проговорил он, слегка задыхаясь.

Толпа и вокзал остались позади. На дорожке, которая разделялась газоном с коротко остриженной зеленой травой, она сняла фуражку с его головы, надела с улыбкой на свои пышные темно-каштановые волосы и начала разглядывать его столь серьезно, что этот взгляд совсем не сочетался с ее шутливым поступком.

— Тебе следует знать наше к тебе отношение, Анди, — сказала Дорис. — Наш ребенок и я, мы хотим, чтобы ты был дома. Так оно и будет. Мы добьемся этого. Может быть, пройдет два года, или три, или даже пять… Мы не успокоимся, пока ты не будешь принадлежать каждый вечер только нам. И каждую субботу. И каждое воскресенье.