Винтер ни слова не говорит о том, что полчаса назад по пути сюда, выезжая с автострады на дорогу на мотоцикле, взятом у одного курсанта, он едва не сломал голову, когда лопнула камера переднего колеса. Он сделал небольшой пируэт над выложенной камнем дорогой. Но все обошлось благополучно. Он не получил ни одной царапины. Мотоцикл остался лежать в придорожной канаве. У него не было времени заняться ремонтом. Он был счастлив, что водитель «трабанта» подвез его до города. На его форменной рубашке под мышками были видны темные пятна от пота.

— Вы извините меня за небольшой обман!

— Почему вы вмешиваетесь?

— Вы любите своего мужа?

— Я… Но вас-то это не касается!

— У меня об этом другое мнение.

На скамье у грядки цветов мать-и-мачехи сидели четверо мужчин и молодая женщина. На мужчинах — спортивные костюмы, женщина закуталась в светлый банный халат. Она курила, заложив нога на ногу. Они посмотрели на офицера и его попутчицу и наклонились друг к другу головами. Женщина в халате весело вскрикнула. Мужчины засмеялись. Дорис Юнгман прошла дальше. Хельмут Винтер последовал за ней. Поскольку она молчала, он повторил свой вопрос:

— Вы его любите?

— Зачем вы пришли сюда?

— Я не хочу, чтобы произошло непоправимое, — ответил Винтер. — То, что вы собираетесь делать, — ошибка. В этом я уверен. По моему мнению, на свете и так много горя, поэтому нельзя спокойно смотреть на то, как кто-то, вопреки здравому смыслу, собирается сам себе причинить горе. По это справедливо лишь в том случае, если вы его действительно любите.

— Может быть, все уже прошло, — сказала Дорис. Она наклонилась и сорвала травинку, из которой сделала зеленое кольцо и надела на палец. — Так бывает.

— Вы его любите! — с удовлетворением заметил Хельмут Винтер.

Впервые за время их знакомства он улыбнулся. На автостраде, когда у него лопнула камера и его вместе с тяжелым, на триста пятьдесят кубиков, мотоциклом швырнуло на дорогу, и даже еще раньше, когда зазвонил будильник, и даже во время короткой зарядки у него были секунды сомнения в правильности того, что он собирался сделать в это раннее утро. Ведь Андреас Юнгман мог расценить это вмешательство как злоупотребление его доверием. Старший по комнате открыто обрисовал ситуацию, чтобы получить краткосрочный отпуск, а не для того, чтобы офицер вмешивался в его личные дела. «Я кто, командир взвода или миротворец поссорившихся супругов? Как было сказано на одном из занятий? Характерной чертой армий стран социализма является их идейная убежденность. В понятие, как учили их в высшей офицерской школе, входит и любовь к начальнику — любовь к офицеру или унтер-офицеру, с которыми солдат неразрывно связан во время боя, когда речь идет о жизни и смерти. Но подобный образ мышления складывается исключительно в тех областях, которые недосягаемы для приказов и уставов. Он включает обязательно и взаимное доверие, и товарищество. То, что будоражит душу какому-либо солдату моего взвода, причиняет боль и мне, беспокоит меня, воздействует на настроение. Меня это касается, конечно, но, может быть, в случае с Юнгманом дело обстоит по-иному?»

И только в этот момент лейтенант окончательно избавился от чувства неуверенности. Причиною тому послужило не имеющее, казалось бы, никакого значения и тем более связи с ситуацией явление, которому лейтенант не находил даже объяснения. Если бы ему кто-нибудь об этом рассказал, он бы лишь сочувственно улыбнулся. Поэтому он твердо решил ни с кем об этом не говорить. Это было кольцо, которое придало ему уверенности. Узкое зеленое кольцо из травинки.

— Вам нужен наш ребенок? — спросила иронически Дорис. — Такое бывает. Вы дадите мне письменное заявление и заберете его. Сразу же после рождения. Но вам следует, конечно, поговорить сначала с вашей женой. У вас ведь есть жена?

— Да, — Хельмут Винтер кивнул головой. — Но, собственно говоря, меня в большей степени беспокоит ваш муж.

— Вы его тоже заполучили, — сказала Дорис. — И как он вам, нравится?

— Мы хотим, чтобы он остался у нас!

— Именно он?

— Поскольку он один из тех, у кого на это больше оснований, чем у других, — объяснил он ей. Они возвратились к скамье. Курильщики уже исчезли. — Как вам сказать… Один из тех, кто не сгибается, когда приходится тяжело.

— Но мне-то от этого ни жарко ни холодно.

— Это в вас говорит эгоизм.

Дорис вновь остановилась. Она выбросила растерзанную травинку.

— Если женщина хочет, чтобы ее муж по вечерам приходил домой, чтобы у нее было три-четыре ребенка от него, которых бы они воспитывали вместе и вырастили из них порядочных людей, которыми могли бы гордиться, разве это эгоизм? Семья, уютная квартира, садик недалеко от города… Все это эгоизм? Тогда я хотела бы быть всю свою жизнь такой эгоисткой!

— Нет, — возразил Хельмут Винтер. Какое-то подсознательное чувство заставило его нагнуться и поднять травинку. Он разглаживал ее между большим и указательным пальцами. — Эгоизмом это все станет тогда, когда другие будут вынуждены платить за это.

— Мы и работаем для этого!

— Я тоже, фрау Юнгман!

— Я не это имела в виду.

— Можете ли вы представить себе, что мы снимем форменную одежду и будем жить так, как вы этого желаете? Ну, скажем, начиная со следующей среды.