Шрифт:
Вдруг легонько пропел звоночек. Ага! Самый любопытный уже подошел и трогает червя! Затем звоночек резко дернулся и захлебнулся, а удилище согнулось. Рыболов потянул - и на траве запрыгал окунь.
– Добрый вечер!
– как самый звонкий бубенчик раздался за спиной мелодичный голос. Кузнец даже привскочил.
Ох, до чего же она красива! На плечи спускался с головы яркий платочек. На точеных ногах Гунты - белые парусиновые туфельки. А глаза!… Темно-синие, как самая лучшая в мире сталь! Лицо девушки светилось приветливой улыбкой.
Эйдис шагнул навстречу и протянул Гунте руку, но тут же похолодел, увидев, что в ладони у него зажат - пропади он пропадом!
– только что выловленный окунь. Кузнец бросил рыбу на траву, но первые мгновения встречи уже были исчерпаны. Второй раз протянуть девушке руку он не посмел. Оба они в нерешительности стояли под дикой яблоней.
– Как хорошо, что ты пришла, Гунта!
– Почему бы мне не прийти, Эйдис?
– голос Гунты был теплым, но тоже звучал не совсем смело.
– Да, почему бы тебе не прийти, Гунта…
Она чуть повернулась, опираясь на левый каблук, и тихо засмеялась. Пальцы ее теребили веточку яблони.
– Какой сегодня чудесный вечер!
– выдохнул Эйдис.
Гунта засмеялась. И вдруг взяла его за руку.
– Я ни разу не каталась на твоей новой лодке… И мы могли бы нарвать кувшинок…
– Да, мы могли бы это сделать.
Тут тревожно прозвенел бубенчик. Эйдис машинально отпустил руку Гунты и ринулся к воде. Опомнившись, он виновато взглянул на девушку. Она будто и не слышала звона и продолжала пощипывать веточку.
А звонок заливался как бешеный. Наверно, на крючке билась крупная рыба.
Эйдис посмотрелл на омут, потом на Гунту, снова на воду и опять на Гунту.
Бубенчик продолжал требовательно звать.
– Я сейчас, Гунта, - виновато попросил Эйдис и бросился вниз. Кузнец снял с крючка рыбу, снова забросил леску и хотел было вернуться к Гунте. Но тут опять зазвонил бубенчик. И тотчас призывно зазвонила вторая донка, третья… Что-то неслыханное! Только успевай вытаскивать! И рыболов работал, как говорится, в поте лица. Окунь за окунем вылетал из омута. На траве набралась изрядная грудка трепещущей рыбы. Хорошо еще, что на склоне была небольшая впадина, а то окуни, те, что были побойчее, добрались бы обратно до воды. Оркестр бубенчиков продолжал заливаться. Когда наконец наступил перерыв, Эйдис радостно воскликнул:
– Вот видишь, Гунта, как нам везет!
Но куда же девалась девушка? Только темные стволы яблонь торчали на светлом фоне вечернего неба.
Эйдис бросил удочку и в несколько прыжков оказался наверху.
– Гунта!
Но она была уже на внушительном расстоянии - она уходила опустив голову.
– Гунта!
– позвал Эйдис.
Девушка наклонилась еще ниже и побежала. Мелькали коричневые от загара ноги и парусиновые туфельки. Яркий платочек цвел маком. И вот лепестки мака опали… Девушка исчезла за зеленой заводью.
Кажется, Гунта крикнула что-то в ответ? Или ему только почудилось…
– Оставайся, оставайся со своими рыбами… Тебя… только они…
Эйдис грузно прислонился к стволу. Весь мир в одно мгновение безвозвратно утонул в пучине. Так бережно ковавшееся счастье сгорело, превратилось в пепел. На глаза кузнеца навернулись слезы.
– Проклятые окуни! Проклятые окуни!
Окуни в тот вечер действительно будто с ума сошли. Теперь уже трезвонили все бубенцы одновременно.
Эйдис долго стоял у яблони. Потом тихо спустился вниз и продолжал удить. Что ему еще оставалось делать! На сердце давил камень, во рту горчило.
Солнце зашло. Светлая летняя ночь бесшумна обняла уснувшую землю. Грустный, одинокий рыболов сидел на берегу и угрюмо смотрел на темную воду.
Наконец и он поплелся домой. В одной руке - донные удочки, в другой - три прута тальника с нанизанными на них крупными прекрасными окунями.
Старику Кирсису тоже некуда было идти. Он все еще сидел на краю поля на камне и жевал трубку. Он был погружен в музыку тихих звуков и шумов летней ночи и даже не заметил Эйдиса. Только когда тот, поникший, проходил совсем рядом, Кирсис взглянул на кузнеца. Увидев гроздья окуней, он вздохнул с завистью:
– Вот этому везет!…
Два друга и окунь
Чаун, застыв, сидит на берегу реки и, часто мигая, смотрит на поплавок. Поплавок недвижим, как вбитый в стену гвоздь. Гладь воды не шелохнется. В нее, как в зеркало, засмотрелось безоблачное небо. Кажется, будто замерло и течение.
Полдневное июльское солнце изжарит кого угодно, но только не Чауна. Этому человеку не страшен никакой зной. Когда-то он был удалым молодцом, прошел сквозь огонь и воду, сворачивал на своем веку горы работы и погулять умел, а на склоне лет сохранил бодрость духа и приобрел полную нечувствительность к капризам природы.