Будь все иначе, Овсянников и не выпускал бы Абрамова на задания без особой надобности. Но, к несчастью, командование дивизии на такие вещи смотрело косо, считалось, что помполит должен быть примером во всем. Сам Дмитрий Абрамов тоже хоть и побаивался летать, но от вылетов на задания не уклонялся, даже одним из первых освоил технику ночных полетов. Чего это стоило Абрамову, знал только он сам и его экипаж. Тем не менее, этот факт повлиял на отношение однополчан к помполиту. Мужика считали своим.

И вот сегодня старший политрук Абрамов не вернулся на аэродром. Всего полк недосчитался пяти экипажей. Кто из них сбит над Англией, кто не дотянул до континента на горящей машине и упал в море, кто сел у соседей, кто пошел на вынужденную в поле или разбился при посадке — неясно. Все надеялись на благополучный исход, но жизнь есть жизнь, на войне убивают.

Кроме всего прочего, два экипажа повредили машины при посадке. Попали в воронки. К счастью, никто не пострадал, а самолеты можно отремонтировать. Прибежавший на аэродром Селиванов обругал летчиков последними словами, заявил, что с таким отношением к машинам инженерная служба без работы не останется, а летунам придется переквалифицироваться в пехоту. Что ж, в словах военинженера была доля правды, работать-то придется ему и его людям. Оргвыводов, естественно, не последовало, командование полка понимало, что повредившие самолеты летчики ни в чем не виноваты. Они сами себя наказали, оставшись безлошадными.

В пять часов утра подполковник Овсянников, собравшись с мыслями и немного успокоившись, позвонил в штаб дивизии. К его удивлению, генерал-майора Семенова ни на КП, ни в штабе, ни на аэродроме 11-го полка не было. «Уехал» — вот и весь ответ.

— Может, к нам, грешным, направился? — задумчиво протянул подполковник, бросая трубку.

— Пути начальства неисповедимы, — продекламировал Павел Савинцев и резко добавил: — Где его черти носят! Сам же нас поднял и заставил садиться в облака.

— Мне неинтересно, где его носит, мне надо знать, где мои люди, — жестко, с надрывом отрезал Овсянников.

За прошедшую ночь подполковник не сомкнул глаз, сразу по возвращении на аэродром сменил на КП заместителя, устал как собака и хотел спать. Впору было в глаза спички вставлять. По-хорошему, следовало вызвать первого попавшегося под руку младшего командира, оставить ему дежурство и идти отсыпаться. К сожалению, Овсянников так не мог, не мог себя заставить отдыхать, пока не выяснит, что случилось с пятью экипажами. Совесть не позволяла.

Впрочем, не все было так плохо. Первый сюрприз, причем приятный, пришел в семь утра. Позвонили соседи из истребительной авиагруппы второго флота и передали, что два бомбардировщика ночью сели на их аэродром. Это экипажи лейтенанта Гордеева и капитана Абрамова, все живы, машины в порядке. Немного позабавил тот факт, что помполит не стал разъяснять немцам значение и статус своего звания, а просто представился капитаном, что соответствовало званию старшего политрука.

После дозаправки, как только облачность рассеется, оба экипажа вернутся на аэродром Лa Бурж. Да, новость Ивана Марковича обрадовала, особенно тот факт, что нашелся помполит.

Еще через полчаса в комнату ввалился усталый, злой и грязный капитан Гайда. Прямо как был, в промокшем плаще, особист бухнулся на свободный стул и хлопнул фуражкой по столу.

— Ушли, суки! — заявил Михаил Иванович, злобно ощерившись. — Смылись!

— Местные? — полюбопытствовал Овсянников.

— Не знаю. На коммандос не похоже, скорее наши родные повстанцы, те самые уроды, что пытались бомбу притащить, — в голосе Гайды сквозило плохо скрываемое раздражение.

По большому счету, сегодняшняя ночь показала, что вся работа особиста в Лa Бурже коту под хвост. Не сумел, не обеспечил, время зря упустил, плохо работал с местным населением, не заагитировал осведомителей — вот какие выводы можно сделать. И эти выводы, скорее всего, будут сделаны вышестоящими товарищами. Прокол в работе, товарищ капитан, получается. Нехорошо.

— Парашютистов коммандос не было, — тихим усталым голосом молвил Овсянников, ему самому хотелось накричать, стукнуть кулаком по столу, сорвать злость на провинившемся особисте.

— Ты давай лучше мотай в город к своему другу Мюллеру, поговори, поспрошай. Может, что интересное полиция и подкинет, — продолжал подполковник, накатившая на него волна ярости и негодования незаметно отступила, отошла на задний план, осталась только смертельная усталость. — А у нас три экипажа не вернулись, — ни к селу, ни к городу добавил командир полка.

— Над целью?

— Может, и на континенте разбились, пока неизвестно.

— Я напрягу фельджандармерию, — кивнул в ответ Гайда, — коллеги обзвонят своих, может, кто где и видел бомбардировщик, может, кто уже и нашел ребят.

— Это дело. Напряги и поговори со своими друзьями по-хорошему. Если мы так достали англичан, что они специально ради нас прилетели, то на этом гадости не закончатся. Прилетят на следующую ночь или через пару ночей, бомбистов озадачат. Нет, не отступятся гады, не отстанут, — при этих словах на губах Овсянникова заиграла нехорошая улыбка. Как будто он радовался такому вниманию со стороны противника к своему полку.