Самуил Моисеевич сел в полупустой вагон, на Белорусской пересел на кольцевую, однако, там его маршрут неожиданно изменился. Вместо того, чтобы отправится на Павелецкую, откуда легче всего поймать такси до аэропорта Домодедово, он вышел на Краснопресненской. Вынырнув на свет божий, Бронштейн остановился около палатки «Мороженое» и посмотрел на часы: неисправимый педантизм привел его на пять минут раньше назначенного времени.

Минуты через три к нему подошел уже знакомый нам Эдуард Круглов.

— Точность — вежливость королей.

— Номер квартиры помните? Через 10 минут я вас жду. Дверь будет открыта. Не звоните.

И не оборачиваясь, Круглов пошел к дому.

Бронштейн вошел в подъезд пятиэтажного кирпичного дома напротив знаменитой сталинской «высотки» и поднялся на третий этаж. Эдуард Николаевич открыл дверь, впустил Самуила в просторную прихожую и провел в гостиную. «Вот, осваивайтесь. Здесь вы найдете все необходимое. Ну, мне пора, спокойной ночи. Ключи от квартиры лежат на тумбочке, у входной двери. В случае чего, звоните в любое время суток», — Круглов заспешил домой. Рабочий день сегодня растянулся на целых 15 часов. Хотелось есть и спать. Дубовые настенные часы пробили половину двенадцатого ночи.

Соседи квартиры № 74 уже давно привыкли к частым появлениям гостей, порой даже в отсутствие хозяев. Привыкли, что обитатели семьдесят четвертой подолгу живут на даче, охотно предоставляя многочисленным родственникам и друзьям свою жилплощадь в полное распоряжение. Больше ничего об этой квартире соседи не знали. Даже все ведающие московские старушки, которые по умению считывать информацию легко «сделают» Штирлица в придачу с Джеймсом Бондом, на этот раз не могли похвастаться осведомленностью. Впрочем, ни хозяева этого дома, ни их многочисленные гости не доставляли соседям неприятностей, не шумели, не мусорили, и потому дружная община жильцов относилась к ним с благожелательно-безразличным нейтралитетом. Что ж, с их стороны это было очень разумно, ведь никаких «хозяев на даче» не существовало: истинным хозяином квартиры № 74 была Лубянка. Это была одна из «кукушек» — конспиративных квартир КГБ. Три комнаты, кухня, ванная и даже туалет были оборудованы техникой негласного контроля: ничто из происходящего не должно было укрыться от электронных ушей и глаз Лубянки.

Самуил Бронштейн задернул тяжелые плюшевые портьеры на высоких окнах. Он любил уединение и полумрак. Три из четырех окон выходили на оживленную улицу, но добротные, толстые стены гасили уличный шум. В просторной комнате было достаточно места для солидного орехового гарнитура. В больших кожаных креслах можно было утонуть: это были старые кресла, не чета модным маломеркам из ДСП. Пол устилали мягкие ковры с длинным ворсом, по которым можно было ступать неслышно, как лиса по лесному мху… Под высоким потолком красовалась огромная хрустальная люстра. Самуилу Моисеевичу было не по себе: «Слишком велики для меня одного эти апартаменты!». Он зябко поежился, отправившись на детальное и обстоятельное исследование своего временного пристанища. Каждый шаг гулко отдавался в широком коридоре, и Бронштейну казалось, что в квартире находится кто-то еще.

Широкий коридор вел в кабинет, три стены которого были заняты высокими, до потолка, стеллажами. Но библиотека была подобрана так, чтобы даже самый проницательный гость не смог бы определить профессию и интересы хозяина этого жилища. В основном это были избранные творения классиков: от Толстого и Достоевского до Бальзака и Хемингуэя. Немного научно-популярной литературы на самые разные темы и вездесущие классики научного коммунизма — короче, все, чем может интересоваться образованный советский человек, будь он хоть математиком, хоть поэтом, хоть военным.

Академических трудов по океанологии в квартире не было, а все остальное мало интересовало Самуила Моисеевича. Его познания в художественной литературе были достаточными для того, чтобы поддержать разговор в компании старых добрых друзей, перед которыми не нужно было выпендриваться и распускать павлиний хвост.

Почему его с детства тянуло изучать океан, он не мог объяснить даже самому себе. Уже не говоря об аспирантах и младших научных сотрудниках, которые специально собирались на неформальные семинары, чтобы послушать его живые рассказы о тайнах океанов. И агентурный псевдоним «Ихтиандр» он выбрал не случайно. Скорее всего, в своих мечтах он видел себя этим удивительным существом, живущим под водой. Океан тоже любил Самуила Моисеевича и поэтому отдавал ему то, что тщательно скрывал от других.

Ходила легенда, что океанолог, которому перевалило за сорок, набросился с кулаками на матроса, который высморкался за борт корабля.

— Лучше бы ты мне в лицо плюнул, — сказал он опешившему парню. — Океан же живой, он все помнит и тебе отплатит.

Через два дня, во время шторма, этого матроса смыло за борт, и его еле спасли. После этого вся команда корабля, да и члены научной экспедиции, не верящие ни в Бога, ни в черта, стали побаиваться Бронштейна.

Бронштейн не был убежденным коммунистом, но и диссидентам не сочувствовал. Холодная война была где-то рядом, но впервые он почувствовал ее ледяное дыхание на себе на конгрессе в Сан-Диего. И все-таки, его сердце принадлежало Мировому океану, которому он служил вот уже около тридцати лет. Как ни странно, такое отношение к миру сделало его весьма добропорядочным гражданином: пока он мог спокойно и свободно заниматься в Москве своим любимым делом, Советский Союз оставался для него лучшей страной в мире. Когда-то, еще в аспирантуре, Бронштейн думал, что спокойный мир океанических течений, подводных вулканов и шельфов, останется в стороне от беспощадной войны разведок. Теперь он знал, что у его страны есть враги, которые не сидят без дела. Что океаны прячут в своих глубинах не только китов, касаток и акул, но и подводные флота США и СССР, не спускающие глаз друг с друга.

Коридор упирался в небольшую спальню, окна которой выходили в тихий московский дворик. Огромной кухне позавидовала бы любая хозяйка. А чулан и антресоли смогли бы вместить старые вещи, которые годами было жалко выбросить. Но они были пусты…. Впрочем, достаточно проницательному гостю не нужно было бы заглядывать в чулан, дабы понять, что этот дом — нежилой. Это бросалось в глаза на кухне, где никогда не готовили супы или жаркое, довольствуясь чаем, кофе и бутербродами. Не было ни застиранных полотенец, ни ажурных салфеточек, ни стопок старых газет, которые всегда могут пригодиться в хозяйстве. На книжных полках не обитало ни одной статуэтки-безделушки, колонии которых обычно в изобилии плодятся в каждом доме. Квартира не напоминала ни уютное гнездышко, обихоженное заботливой хозяйкой, ни неприбранный холостяцкий угол. Эти апартаменты были сродни казенным гостиничным номерам. Однако, Бронштейну предстояло вжиться в роль хозяина и две недели поддерживать эту легенду. Эдуард Николаевич особенно просил запомнить, а еще лучше потренироваться, чтобы знать, где находятся все выключатели и розетки. Были случаи, когда операции, которые готовились профессионалами месяцами, проваливались только лишь потому, что «хозяин» при «гостях» не мог найти выключатель, чтобы включить свет в гостиной или туалете. Устав от хождения по комнатам, Самуил Моисеевич раздобыл на кухне кусочек ветоши и принялся протирать пыль, чтобы «подружиться» с этим домом, привыкнуть к нему. Скоглунд приезжает завтра — ровно через сутки.