В этот вечер Сава вдруг ни с того ни с чего решил сам приготовить ужин. Сходил в магазин. Где, сопровождаемый удивленными взглядами (неужели это Сава? Или нет, не он? Но как постарел, потолстел!) придирчиво и со знанием дела выбрал рыбу и овощи. В специализированном отделе прихватил бутылку белого вина – причем самого дорогого. (Точно – он! Так он еще и пьет! Кошмар! Вот попса проклятая!)

Все эту сцену со смехом, в лицах он изобразил перед Мишель, пока готовил ужин.

Мишель, сидя за барной стойкой, с интересом слушала его и одновременно пыталась закончить дизайн-проект дома хотя бы в общих чертах. Но ничего не складывалось. Итак, стены – выкрашенные во все оттенки балтийского песка, как и сам дом снаружи. Окна, полы, двери, подоконники – из дуба, тонированного под светлый янтарь. С крышей все ясно, тут без изменений – сланец, чем-то напоминающий прибрежную гальку. А дальше что? Разбавить синим, голубым? Ну да, ну да, так легко можно скатиться до морского стиля. Как говорится, шаг влево, шаг вправо – расстрел. А от красоты до пошлости – так вообще пара миллиметров.

– Они, наверное, думают, что я должен за рыбой идти в своем сценическом костюме с бахромой, с блестками. Да меня в таком виде точно бы в психушку упекли, – продолжал веселиться Сава, втайне радуясь, что его по-прежнему узнают, что он все так же знаменит.

А что покупатели думали про него в тот момент, когда он нюхал рыбу – неважно, главное, что думали, что вообще обратили внимание.

– Савочка, – оторвалась Мишель от ноутбука, – но вы и правда не ходили бы в магазин в этих штанах. Вы же артист, знаменитость.

– А что такого? – Он с искренним недоумением оглядел вытянувшиеся на коленках спортивные штаны. Когда-то они были темно-синими. – Удобно же.

– Ну все-таки… – Мишель задумалась, внимательно глядя на Саву. – А может, нам в холле положить ковер восточный? Цвета мидл найт – середина ночи. Темный-темный, почти черный и немного вытертый.

– Ага, для Андрюхи ковер-самолет, – хохотнул Сава и вытер руки о спортивную майку, такую же застиранную, как и брюки. – Он ему точно пригодится, чтобы вовремя от теток сматываться.

– Но он же говорил, что хочет ковровую дорожку, – растерялась Мишель. – А это будет отличный ковер, шерсть с шелком, сделанный в Центральной Азии. Можно, конечно, купить антикварный, но это дорого, от двадцати тысяч долларов.

– Двадцать тысяч за молью поеденный коврик? – опешил Сава. – Нет, Настьке такое точно не понравится. Она вообще старье не любит – ей подавай все самое новое, самое-самое. Причем за маленькие деньги. В этом ее главный секрет.

– Но ведь Андрей хотел ковер или что-то подобное! – продолжала настаивать Мишель.

Ей совсем не хотелось говорить про Настю. Она предпочитала делать вид, что ее вообще не существует – ни в ее жизни, ни в жизни Андрея.

– Да Андрюха сам не знает, чего хочет. Рассказывала тебе Настька свою теорию про три его решения? Первое – в помойку, второе – тоже. Ну а третье – можно задуматься. Только вот почти никогда до третьего решения дело не доходит. Буксует он, причем все время между первым и вторым. Эх, ты Андрюху не знаешь! Ну вот что, Матильда, давай, закругляйся. Будем ужинать. Немного рыбка моя подгорела, пока ты мне голову пыльными коврами забивала. Но ничего, все равно вкусно. Что ты сидишь? Ты еще даже салат не приготовила. Давай, давай, выключай свою коробку!

Мишель закрыла компьютер. Достала овощи из холодильника – нежно-зеленый салат, помидоры, слишком желтый, как пластиковый, перец. Вымыла, обсушила, нарезала и разложила на блюде. Получилось красиво.

– Просто и живописно, – кивнул Сава. – Молодец!

Он потушил верхний свет. Зажег свечи и разлил вино по стаканам – бокалы искать ему было лень. А Мишель не решилась предложить свою помощь. Да и зачем? Все равно, несмотря на полумрак и всполохи пламени, все это не было похоже на романтический вечер. Скорее, на случайную встречу двух попутчиков в поезде.

Они сидели за барной стойкой и беседовали. Сначала о разных пустяках. Затем обсудили коллег Савы – кто и почему так ужасно поет. Потом поговорили о Москве, из которой в последние годы все так и норовят сбежать – неважно, на теплое море или на холодное, главное, подальше от духоты, пробок и сумасшедшего ритма жизни, от которого рано или поздно почти у всех сердце начинает выскакивать из груди.

– Знаешь, я думаю, может, потому Андрюха сочинять перестал? – задумчиво произнес Сава и подлил себе вина в стакан. – Устал человек. Правда, как-то слишком быстро. Сорок лет – а он весь седой.

– А он разве недавно поседел? – спросила Мишель.

– Да что ты! Сколько я его знаю, он всегда был седой. Но раньше он был молодой. А сейчас как старик – все брюзжит, брюзжит. Впрочем, если говорить честно, то когда мы познакомились, то он уже тоже был не очень веселый. Но у него драма тогда была, страдал он сильно.

– Какая драма?

– Не скажешь никому? Точно? – Сава уже выпил слишком много, а потому не видел ничего предосудительного в том, чтобы выдать тайны своего лучшего друга. – У него была любовь сумасшедшая.

– Когда? Давно?

– Еще в ресторане «Танго», где мы с ним впервые встретились. Нет, не у нас с ним любовь была, что ты! – замахал руками Сава и чуть не опрокинул стакан. – Он тогда от той девушки совсем голову потерял. Но, по слухам, красавица! Как кинозвезда! И любила его тоже. Он ей столько песен посвятил – штук десять! И все отличные, все хиты стопроцентные. Я их потом и купил.

– Как купил? – вздрогнула Мишель. – Зачем?

– Так девушка пропала – по слухам, убили ее. Андрюха горевал так, что чуть не свихнулся. Но тут Настя появилась и быстро все провернула.

– Подожди, Сава, – Мишель неожиданно перешла на «ты». – Получается, что его любимую девушку убили, а он тут же продал песни, которые ей посвятил?

– Получается, что да, – кивнул Сава и с сожалением посмотрел на пустую бутылку. – Надо было две купить. Но ничего, сейчас пошарю в Настасьиных закромах.

– Сава! – прошептала Мишель. – Но это же ужасно. Это же мародерство.

– Почему? – изумился он. – Настька мне как сестра, ну, поругается немного, ничего, от меня не убудет.

– Да я не про бутылку! Я про песни! – Мишель даже покраснела от возмущения. – Как же так можно? Неужели он не понимал, как это мерзко? Или он не любил эту девушку?

– Любил, – кивнул Сава. – Он ее любил, потом еще кто-то ее любил, а потом – бах! – и неизвестно кто убил. Но скорее всего это Князь, так того бандита звали. Ох, времена были! Вот такая история. Страшно?

– Очень. Получается, что друг твой, Сава, страшный человек.

– Нормальный он, нормальный. Не хуже других. Вот тебе сколько лет, Матильда?

– Тридцать.

– А мне сорок пять, а ему – сорок.

– И что? Не поняла.

– А то, Матильда, что девяностые через нас не то чтобы прошли – они по нам прошагали.

– Сава, ты говоришь с таким пафосом, как будто война была, – не смогла сдержаться Мишель. – Но даже на войне такое нельзя оправдать – должно же быть хоть что-то святое.

– Не знаю, я на войне не был. А вот лозунг «без бумажки ты букашка» хорошо усвоил. А бумажка знаешь какая?

– Знаю, Сава, знаю. Деньги, – произнесла Мишель, абсолютно не напрягаясь, в отличие от Савы, который почему-то ужасно разнервничался. Но ей было легко рассуждать про деньги – она отлично помнила, что говорил на эту тему Александр Генрихович. – Меня мой папа учил: чтобы ни было, нельзя продавать душу. А он, как сейчас говорят, «в теме» – адвокат. И сколько всякой грязи видел, что ею город залить можно. Но мне он всегда говорил: каждый сам делает выбор, продаваться ему или сохранить себя.

– Ага, адвокаты, они наговорят! – начал злиться Сава то ли от выпитого, то ли, наоборот, от того, что не хватило, а может, Мишель затронула слишком больную для него тему. – А как выживать прикажешь, когда ни шагу не ступишь без денег? Скажи как? Ты знаешь, как тогда было? Отстреливали без всякого предупреждения. Так что мы все в те годы, считай, действительно тяжело ранены были – то есть те, кому повезло и кого не добили. Вот ты, хорошая дочка хорошего папы, сидишь тут, ковры выбираешь, жить меня учишь, Андрюху осуждаешь. А что ему было делать? Жить негде, денег ни копейки, а тут еще и Ляльку убили. Хорошо хоть он сам живой остался.

– Ее все-таки убили? – тихо спросила Мишель.

– Этого я точно не знаю. Думаю, Андрюха тоже. Да, мы все тогда превратились в мародеров. Он песни продал – я задешево купил. Ну и что? Зато как людей радовали. Мы с гастролей не вылезали – лет десять колесили по стране без остановки. Только совсем недавно немного притормозили.

– Почему?

– Так вышло. Устали, наверное. А может, завод кончился. Нет, так сказать, больше горючего. Страшно… – всхлипнул Сава.

Мишель испугалась, что он сейчас зарыдает, но не выдержала и задала следующий вопрос, рискуя добить и без того тяжелораненого Саву.

– А на что же вы живете? Ты больше не поешь, он ничего не сочиняет. Деньги откуда?

– Так на нас дети работают! – не смутился Сава.

– Кто?! – Мишель показалось, что она ослышалась. Настолько было мерзко то, что она услышала.

– Нет, – засмеялся Сава. – Это совсем другое. Просто мы продюсеры нескольких молодежных групп – такие, знаешь, дурацкие песни в жанре «ты ушла, и я надулся». Андрюха у начинающих композиторов песни за гроши покупает, а я аранжировки делаю.

– А как группы-то называются?

– Нет, – погрозил пальцем Сава. – Этого я тебе никогда не скажу. Это страшная тайна.

– То есть вы, получается, эдакие карабасы-барабасы? А я думала…

– А ты думала «сбитые летчики»? – захохотал Сава.– Так многие считают. Нет, врешь, старую гвардию так просто не убьешь. Мы еще ого-го-го! Но если честно, я бы тебе сказал названия этих группок, но ты нас с Андрюхой уважать перестанешь. Такая, прости господи, дребедень! Но денежки капают. А ты думаешь, на какие деньги сейчас окна ломаешь? Но вообще, Матильда, на эту тему поменьше думай – занимайся своим декором. Вот прекрасное занятие для женщины! Это же мечта! На чужие деньги создавать красоту вокруг! И все тебя уважают. А тут пашешь, пашешь. И вдруг приходит пигалица и заявляет, мол, вы неправильно живете, не так, как мой папа меня учил. Да твой папа, думаю, за свою жизнь столько бандитов из тюрьмы вытащил, что еще хорошенько подумать надо, кто из нас подлец, а кто душевный честный парень.

Мишель не осталось другого выхода, кроме как рассказать про отца. Вернее, про то, как десять лет назад известный адвокат Александр Генрихович Ардов выгнал ее из дома.

Про то, как она писала ему письма.

– Матильда, прочти мне хоть одно, умоляю! – почти прорыдал растроганный и уже очень пьяный Сава. Он все-таки умудрился, между делом, найти бутылку коньяку и почти прикончить ее за то время, пока Мишель рассказывала всю свою историю от начала и до конца. – Вот была бы у меня дочка, может, она бы мне тоже что-то накрапала.

– Нет, не могу, – покачала головой Мишель. – Я их порвала.

– Ой! Порвала! Бедная моя Матильда! – смахнул слезу Сава. – А хочешь я тебе песенку спою? Хочешь?

– Хочу, – кивнула Мишель, у которой в голове подозрительно сильно начало шуметь. Она не заметила, как после вина перешла на коньяк. – Только не называй меня, пожалуйста, Матильдой.

– Какие вопросы! – покорно согласился Сава и раздельно, по словам, как будто разговаривал совсем с маленькой девочкой, произнес: – А. Про. Андрюху. Забудь. Не нужен. Он. Тебе. Нет. У него. Никаких. Решений. Наверное. Никогда. Не будет.

И запел. Тихо-тихо. Какую-то старинную народную песню – Мишель ее не знала. Мелодия была грустной, слишком медленной, в ней слышались отдаленный шум прибоя, робкий голос маленькой серой птички, которая вдруг решила поведать миру о своих чувствах. Когда она начала рассказывать, то даже не надеялась на то, что хоть кто-то ее услышит. Но вся планета вдруг словно притихла, стараясь ни пропустить ни слова, ни вздоха.

Чем тише говоришь, тем больше людей тебя слышат.

Кто это сказал? Мишель не могла вспомнить. А может быть, она сама это придумала именно сейчас, сидя за барной стойкой и слушая, как выводит одну за другой музыкальные фразы ее случайный попутчик.

Рано утром Мишель отправилась на пляж. Ей хотелось отсрочить встречу с Савой, потому что она чувствовала себя немного неловко – уж слишком сильно они вчера открылись друг перед другом. Но на море было холодно – дул ветер, моросил дождь, и Мишель очень быстро замерзла. Пришлось возвращаться. Открывая ворота, она по-прежнему не могла решить, какие первые слова сказать Саве? Может, сделать вид, что ничего такого особенного вчера не произошло?

– Значит, так, Матильда! – чуть не сбил ее с ног Сава, едва она подошла к ступенькам крыльца.

И откуда он только взялся? Прятался под кустами, что ли?

– У меня две новости, – зашептал Сава, пугливо оглядываясь по сторонам.

– Знаю, знаю, одна – хорошая, вторая – плохая.

– Не перебивай! – подпрыгнул Сава, который снова начал скакать, как резиновый мяч. – Обе нормальные. Во-первых, вечером приедет Джулия, и ты должна ее встретить. А сейчас наконец-то явилась Нина Ивановна.

– А кто такая Нина Ивановна?

– Конечно, кто такая Джулия, ты не спрашиваешь. Кто ж не знает эту безголосую куклу! – снова подпрыгнул Сава. – А между тем Нина Ивановна – уникальная женщина. Во-первых, она будет нас кормить. Ее Настя, дай ей бог здоровья, наняла еще перед отъездом. Но Нина Ивановна только сегодня смогла приехать. Наконец-то! Ведь с тобой с голоду помрешь!

– Понятно, это повариха, – кивнула Мишель.

– Какая повариха! – зашипел Сава. – Удивительная женщина! Представь, я ей говорю: «Ну что, Нинок, тряхнем стариной – вы прекрасны, я неотразим?» Так она, вместо того чтобы нахамить или послать меня куда подальше, смутилась! Ты можешь поверить, Матильда, что есть еще на свете женщины, которые способны смущаться? А я-то думал, что они повымерли все, к чертовой матери. Остались только такие, как ты. Им слово, они тебе сто в ответ. Удар держат, как бойцовые собаки.

– Спасибо, Сава, на добром слове, – улыбнулась Мишель, она не могла на него сердиться, несмотря ни на что. – Меня собакой, да еще бойцовой, никто не называл.

– Ну, знаешь, меня мародером тоже.

– Понятно, значит, мы в расчете.

Как выяснилось, Сава ничего не забыл – ни одного сказанного накануне слова. Впрочем, Мишель просто не знала главную особенность актерской памяти – «восторги помню, критику не прощаю».

– Слушай, Матильда, я тебя прошу, называй меня в присутствии Нины Ивановны только Савелием Яковлевичем. Запомнила?

– Хорошо, – кивнула Мишель. – А тебе я, так и быть, разрешаю называть меня Матильдой. А отчество сам придумай.

– Ой, Леопольдовна! Ну и злая ты! – засмеялся Сава и вдруг смутился: – Слушай, а может, мне переодеться? А то, правда, хожу, как бомж в этом костюме растянутом. А я, между прочим, народный артист. Так что ты пока с Ниной Ивановной познакомься, а я быстренько себя в порядок приведу. Уникальная женщина!

«Уникальная женщина» оказалось особой лет сорока, с коротко стриженными волосами цвета, как говорила одна из подруг Мишель, мышиного хвоста и взглядом, в котором в одинаковой пропорции – пятьдесят на пятьдесят – смешались растерянность и нахальство. Мишель женщины подобного типа никогда не нравились – с виду тихие, но могут так себя проявить, что о-го-го! Поэтому она сразу решила, что с Ниной Ивановной надо быть поосторожнее. Вежливость и дистанция – вот два ключевых слова в общении с ней. Никакой дружбы и никаких посиделок за чашкой кофе.

– Хорошо, что вы приехали. Мы с Савой, ой, то есть с Савелием Яковлевичем, уже устали для себя готовить, – церемонно произнесла Мишель и села за стеклянный стол прямо напротив Нины Ивановны.

Она почти наверняка знала, о чем думает сейчас их новая повариха. «Что это за девчонка? Джинсы, майка, волосы растрепанные. Разве такими бывают известные декораторы? Они ведь должны быть стильными и эффектными, в туфлях на высоких каблуках. А в этой нет никакого лоску, никакого шику, вот разве что маникюр в глаза бросается». Чтобы Нина Ивановна могла получше его рассмотреть, Мишель демонстративно положила руки на стол – мол, любуйтесь. Женщина смутилась и покраснела. Мишель поняла, что не ошиблась в своих догадках. Но была настроена миролюбиво, а потому спросила:

– Нина Ивановна, а вы где живете?

– В городе. А сейчас тут буду, хозяйка такие условия поставила – готовить еду, но с проживанием.

Хозяйка – это Настя. Сава – звезда и лучший друг семьи. А вот роль Мишель не до конца пока была понятна Нине Ивановне. Наверное, их обеих наняли – только одну еду готовить, а другую – ремонтом руководить.

– Но я убираться не буду, – на всякий случай пригрозила Нина Ивановна. – Хозяйка сказала, чтобы только готовить.

– Да никто не будет убираться – ни вы, ни я, – снисходительно улыбнулась Мишель. Она отлично поняла, что Нина Ивановна попыталась изобразить и ее прислугой. – Для этого, дорогая моя, есть специально обученные люди. А ваша семья где живет?

Мишель совершенно не интересовало, где и как живет семья Нины Ивановны. Но надо же о чем-то говорить.

– Дочка замуж недавно вышла и уехала в Москву, – с плохо скрываемой гордостью ответила женщина. – А муж умер три года назад. Пил много. Вот и результат.

– Да что вы говорите! – раздался мощный голос Савы. – Какой ужас! Примите мои соболезнования!

Но выражение лица у него было такое, как будто он не сочувствие выражал Нине Ивановне, а поздравлял ее с чем-то замечательным. Да и выглядел он словно жених – в белоснежной сорочке, воротничок которой Сава, видимо, для пущего эффекта приподнял, а на шею повязал розовый платок. Вот только новые голубые джинсы сидели на нем плохо из-за того, что он слишком сильно затянул ремень на своем необъятном животе – видимо, чтобы казаться стройнее. Но результата добился прямо противоположного. Мишель даже начала опасаться, как бы Сава не лопнул на их глазах, как воздушный шарик. Если сделает одно неосторожное движение, то рискует «взорваться» и вылететь из своих слишком маленьких, не по размеру, джинсов.

Но Савелий Яковлевич держался с достоинством. Он величественно подошел к столу и так же неторопливо уселся на стул. Мишель показалось, что она услышала тихий вздох облегчения – дошел, не сплоховал.

– Да, Нина Ивановна, жизнь такая штука – не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А пить-то надо в меру, – важно произнес Сава.

– Да где ж она, мера-то? – по привычке загрустила Нина Ивановна. – Все думают, что они-то меру знают, а потом – печальный результат.

– Да, да, согласен, – ничуть не смутился Сава и зачем-то потер свой и без того красный нос. – Но ведь напряжение, знаете, какое у артиста? Ваш муж, кстати, кем был?

– Моряк.

– Ну вот, – продолжал Сава. – И на море напряжение, и на суше тоже. А если рядом нет женщины, которая готова помочь и поддержать, так ведь совсем сил нет. Такое вот сольфеджио, Нина Ивановна. А вы, не сомневаюсь, вкусно готовите?

– Очень, – раскраснелась женщина, но не от смущения, а от гордости. – Я все могу. Любую кухню – русскую, грузинскую, японскую.

– Даже японскую? – умилился Сава.

– А вы не сомневайтесь, я много лет проработала у немцев на круизном судне. Вот всему и научилась.

– Это же надо! Я сразу заметил, что вы – удивительная женщина, Нина Ивановна. Так и сказал Мишель, что повезло нам с вами очень. Сказал я так?

– Да, да, – засмеялась Мишель.

Нина Ивановна как-то сразу расслабилась и повеселела. И сразу стала даже симпатичней.

– А какую еду вы предпочитаете? – спросила она чуть кокетливо у Савы, который даже растерялся, так как был еще не совсем готов к столь стремительной атаке.

– Мне все равно, вы у Мишель спросите. Вот она да, она у нас гурман. Даже еду по цвету составляет – если бледно-зеленый оттенок огурца не сочетается с ярко-красным помидором, то все, она есть не будет!

– Ничего страшного, – не удивилась Нина Ивановна. – У каждого человека свои пищевые фантазии. Их надо уважать.

Мишель опешила от такой неожиданной формулировки.

– Ну, рассказывай быстро, что ты есть будешь, – начал тормошить ее Сава.

Она поняла – он нарочно тянет время. Не признаваться же Нине Ивановне в том, что ему, по большому счету, все равно, что стоит на столе – главное, чтобы побольше и пожирнее.

– Ничего особенного, – начала Мишель, – утром каша овсяная на воде, с орехами и сухофруктами…

– Что-то я ни разу не видел, чтобы ты этой кашей давилась, – не выдержал Сава.

– Савелий Яковлевич, не мешайте! Я, к вашему сведению, такую кашу ела каждый день в кафе. Итак, на обед суп овощной или еще что-то легкое. А вечером – кусок рыбы или мяса. Ну и овощи, естественно, – улыбнулась Мишель.

– Понятно, – важно кивнула Нина Ивановна. – Все правильно и разумно. Поэтому вы такая стройная. Я предпочитаю то же самое, только мясо и рыба на обед, а вечером чай с сухариком или стакан кефира. Попробуйте, тоже очень хорошая диета.

– Спасибо, только мне никакая диета не нужна. А спать голодной я не могу – не засну ни за что в жизни.

– Конечно, конечно, – снова испугалась Нина Ивановна. – Я буду готовить так, как вам нравится. А вы, Савелий Яковлевич, что любите на обед, завтрак и ужин?

– То же самое, что и Матильда! – Он протянул руку в сторону Мишель. – У нас с ней один режим питания.

Нина Ивановна еще раз оглядела толстого Саву, и глаза ее округлись от удивления.

– А вы не хвораете? – спросила она, выдержав паузу.

– Абсолютно здоров! – гордо произнес Сава и в подтверждение своих слов стукнул по стеклянному столу огромной ручищей. – И даже могу попробовать перейти на ваш режим питания. На ночь один сухарик и больше ничего!

Мишель стало смешно. Она никогда раньше не видела, как Сава кокетничает с женщинами. Видимо, он из категории мужчин, которые, увлекшись, обещают все на свете – и звезду с неба, и весь мир в подарок, и даже клянутся сесть на диету.

Мишель была готова на что угодно поспорить – Сава ни за что в жизни не сдержит свое слово, и бедной Нине Ивановне придется каждый вечер готовить еды, как на роту солдат.

Но сейчас Сава был в ударе.

– Дорогая Нина Ивановна, а вы знаете хоть одну из моих песен? – промурлыкал он и зачем-то под столом наступил Мишель на ногу.

– Конечно! Савелий Яковлевич, кто же их не знает!

– А какая самая любимая?

– Я вам скажу, но вы для начала скажите мне, кто вы по знаку Зодиака? Вы вообще верите в гороскопы?

– Я? Конечно! Только в них и верю! – воскликнул Сава, снова наступил Мишель на ногу и сделал какое-то странное движение бровями влево.

Мишель наконец-то поняла. Она поднялась из-за стола, прошла в холл, взяла с вешалки черную кожаную куртку и удалилась, тихо притворив за собой дверь.

– Нина Ивановна, думаю, что я по гороскопу Тигр. Вот так мне сейчас кажется!

Это были последние слова Савы, которые она услышала. Нет, Мишель совершенно не обиделась на него. Она прекрасно знала, что, когда два человека начинают «принюхиваться» друг к другу, третий – всегда лишний.

Она присела на кованую скамью, размышляя, чем бы ей заняться. Джулия прилетает только вечером. Да и с какой стати она должна ее встречать? Но с другой стороны, не хочется подводить Саву – видимо, Настя попросила его съездить в аэропорт за популярной певичкой. Но какой шоу-бизнес, когда Нина Ивановна явилась?

Итак, чем же заняться до вечера? Может, поехать в город и обойти самые крупные магазины, посмотреть, что можно купить здесь, на месте, а не везти из Москвы? Мишель взглянула на небо – просвета между тучами она не заметила, значит, дождь может идти бесконечно. Бродить одной по мокрым улицам чужого города, который когда-то давным-давно был для нее родным, совсем не хотелось. «Надо пойти в кафе на набережную и выпить кофе», – приняла Мишель самое легкое решение.

Она поднялась со скамьи, застегнула молнию на куртке до подбородка и уже собралась идти, как услышала:

– Привет, соседка. Что мокнешь? Из дома выгнали? Тогда, может, к нам?

За высоким черным забором стоял Глеб и улыбался.

Было тихо. Как будто за окном не лил бесконечно дождь и не гудел наконец-то вырвавшийся на свободу ветер. Как будто неожиданно в середине дня наступил летний вечер, немного прохладный, но удивительно спокойный. И в эти несколько часов тишины без следа исчезает то, что человек всегда ощущает так остро, так болезненно, – одиночество.

Мишель было три года, когда она уехала из этих мест. И память ее почти ничего не сохранила – ни лиц, ни имен, ни событий. Не стерлось лишь одно воспоминание. Тихий вечер. Закат. Запах моря и влажной земли. И покой. И счастье. И вера в то, что все непременно будет хорошо.

С какого возраста осознает себя человек? Наверное, у всех по-разному.

Мишель помнила себя с того момента, как теплый летний вечер опустился на побережье.

Она вошла в дом Глеба. Было очень тепло, потому что горел огонь.

– Зачем вы зажгли камин? – спросила Мишель. – Замерзли средь бела дня?

– Нет. Просто дом отсырел – здесь давно никто не жил.

– Понятно. Но по-моему, что-то высушить в здешнем климате – почти нереальная задача.

– Не волнуйтесь, – улыбнулся Глеб. – Понемногу, шаг за шагом, все исправим. Главное, не торопиться.

– Конечно, – засмеялась Мишель. – А то ненароком можно и дом сжечь. Жаль. Красиво у вас. Вот только снаружи, как бы это сказать…

– Страшновато? – поинтересовался Глеб.

– Немного. Как будто вы приготовились отражать пулеметную атаку. Все окна зачем-то намертво жалюзи задраили. Кого-то боитесь?

– Уже нет. Разве что хулиганов. Но когда отец этот дом строил, то времена-то были лихие.

– Понятно, – не смогла сдержаться Мишель, – тоже девяностые виноваты в том, что вы решили в крепостях поселиться. А папу убили?

– Да что вы! – испугался Глеб. – Они с матерью в Норвегию уехали к сестре, да там и остались.

– А вы?

– Я тоже там немного пожил. Потом по миру поездил, занимался грузоперевозками. Отец-то уже не хочет бизнесом заниматься. Говорит, надоело.

– А вам, Глеб?

– А мне пока не очень. Есть пара интересных идей. Потом как-нибудь расскажу. Вы, я так понял, дизайнер? Не хотите осмотреть дом и дать мне пару бесценных советов? – поинтересовался Глеб. Он подошел к камину и подложил дров.

И все это он проделал неторопливо, как человек, который отвечает за каждый свой шаг и старается не совершать ни одного необдуманного движения.

Огонь разгорелся быстро, и оранжевые всполохи ярко осветили довольно большую комнату.

– Наверное, это против всех ваших правил дизайна, – произнес Глеб и уселся в темно-коричневое кожаное кресло. – Но отец именно так захотел. Чтобы, как только вошел в дом, на тебя сразу же веяло теплом. Если замерз – можешь у камина присесть. Смешно? Надо было все-таки другое место для него найти? Или сейчас уже поздно давать советы?

Но, судя по его интонации, Мишель отлично поняла, что ее профессиональная консультация Глебу совсем не нужна. Ему просто нравится с ней разговаривать. И какая разница о чем?

Но Мишель к такому не привыкла. Если уж она зашла, так сказать, по-соседски выпить кофе, значит, хоть какая-то польза от нее должна быть.

– Глеб, – предложила она, – если хотите, я могу вам что-то посоветовать. По поводу камина – не знаю, сейчас уже действительно поздно что-то менять, да и не нужно. Но если вы, например, хотите текстиль обновить или стены перекрасить, то я с удовольствием помогу. Мне, честное слово, совсем не трудно. Хотите, прямо сейчас все осмотрим?

Мишель на ходу придумывала оправдание для своего присутствия лишь только с одной-единственной целью – как можно дольше продлить это ощущение удивительного покоя.

– Мишель, давайте как-нибудь в другой раз? Хорошо?

– Да, конечно.

– Так что, кофе будем пить? – поинтересовался Глеб и почему-то немного смутился. – У меня, правда, еды совсем нет никакой. Может быть, в кафе сходим?

– Нет, нет, – слишком поспешно ответила Мишель и засмеялась. – Меня вчера Сава накормил царским ужином. А сегодня повариха явилась.

– Сава? Это такой… – Глеб широко развел руками.

– Да, да, такой толстый. А вы разве его не узнали? Он очень известный певец.

– Может быть. Мне действительно показалось, что я его где-то видел. А теперь вспомнил. Точно, он про любовь поет такие грустные песни.

– Почему же грустные? – встала на защиту товарища Мишель. – У него разные песни. И грустные, конечно, тоже. Но они хорошие.

«Они хорошие. И это песни Андрея». Мишель поняла, что только сейчас наконец-то вспомнила про Железнова. А в предыдущие двадцать минут его словно стерли из ее жизни, выключили, как ненужную в дневное время лампочку. Да и зачем нужен электрический свет, если рядом пылает и все освещает своим теплым светом настоящий огонь?

Мишель покраснела. Глеб это заметил. И снова смутился. Отвел взгляд в сторону. Впрочем, он отлично рассмотрел Мишель еще тогда, в их первую встречу на берегу.

У Глеба было качество, о котором он даже не задумывался. Просто с ним жил.

Он видел только красивых женщин.

Но эта девушка с синими глазами была не только красива.

Она почему-то вызывала сочувствие.

Восхищение и жалость – такое по отношению к женщине Глеб испытывал впервые. И это выводило его из привычного душевного равновесия.

– А что, пижон ваш уехал? – прервал он слишком затянувшуюся паузу.

– Какой пижон? – Мишель сделала вид, что не поняла, о ком речь, но ей почему-то стало стыдно.

– Композитор этот странный. Он что, действительно такой известный?

– Очень, очень известный, – кивнула Мишель, как будто популярность Андрея Железнова могла ее хоть как-то оправдать. – Очень!

– Зачем же он тогда купил этот угрюмый серый дом? Непонятно еще, на какие деньги построенный.

– Разве сейчас это так важно? – высокомерно спросила Мишель.

Ей не понравилось, что кто-то подвергает сомнению поступки Андрея. Значит, можно подвергать сомнению и все, что между ними было? И салют, и неслышное другим пение, и все то, что еще не случилось?

– А чей это был дом? – не смогла она сдержать любопытства.

– Я точно не знаю. Когда его строили, я еще в море ходил, так что меня дома по полгода не было. Но потом все затормозилось. Жильцы уехали. Не появлялись. Пару раз дом перепродавали, но никто в нем долго почему-то не задерживался. И вот ваш пижон его купил.

– Он не пижон.

– Может быть. Впрочем, это действительно не мое дело. Идемте кофе пить. Я рад, честно говоря, что вы приехали и наконец-то приведете это чудовище в более-менее человеческий вид. Ведь так?

– Конечно, – засмеялась Мишель. – Но и вашему домику не помешало бы стать чуточку наряднее.

– Будем стараться, – улыбнулся Глеб.– А вы, простите за пошлый вопрос, что делаете вечером?

– Вечером я встречаю певицу Джулию, которая летит на гастроли в Германию и зачем-то решила здесь остановиться на одну ночь. Вообще-то ее должен был встречать Сава. Но он сейчас, по всей видимости, записался на кулинарные курсы к Нине Ивановне. Так что придется мне. Хотите со мной?

Иногда слишком важный для тебя вопрос надо задать в очень быстром темпе, чтобы в случае отказа мысленно засчитать себе поражение и тут же быстро двигаться дальше. Скорость, как известно, способна перемолоть многое.

Но Глеб так же быстро ответил:

– Конечно! Я сам хотел предложить вам свою помощь. Во сколько выдвигаемся?

– В семь вечера.

– Отлично, я сейчас отъеду на несколько часов. Но обязательно вернусь.

Как бы мужчина не был увлечен, у него всегда, в самую неподходящую минуту, найдется дело. Это закон.

Они допили кофе. Глеб потушил огонь в камине. И Мишель захотелось плакать. Почему? Она сама не знала. Может быть, ей было жаль, что так быстро все закончилось. Впрочем, когда тебе тридцать, разве можно надолго вернуть то ощущение счастья, которое ты так остро переживала в три года? Когда отец идет навстречу и ты чувствуешь себя по-настоящему защищенной?

Мишель почти не сомневалась: такой прекрасный вечер в середине дня больше никогда не повторится.

Высокая худая девушка в черном плаще и в лаковых туфлях на высоченных каблуках шла по залу аэропорта с серыми бетонными полами так, как будто вокруг были не толпы равнодушных людей, а восторженные фанаты. Наверное, поэтому певица Джулия то и дело встряхивала кудрявой головой и посылала лучезарные улыбки по сторонам.

– Вот, черт, – прошептал Глеб и зачем-то крепко взял Мишель за руку. – Надо было хотя бы букет цветов купить.

– Зачем? – сжалась она непроизвольно, как от удара.

Ей вдруг стало неприятно, что Глеб заговорил о цветах для другой женщины. А до этого еще была чужая сумка – черная и потрепанная. «Он, наверное, всем женщинам покупает цветы и дарит дешевые аксессуары», – подумала Мишель. Эта догадка была настолько отвратительна, что она решительно вырвала свою руку, открыла красную сумку и начала что-то в ней искать.

– Нет, не надо. Я сейчас, я быстро, – ответил Глеб и пошел к цветочному ларьку.

«Не понял, что я расстроилась, решил, что деньги ему на цветы дать хочу», – подумала Мишель, небрежно застегнула сумку и пошла навстречу Джулии. Она боялась, что если не поспешить, то певица, чего доброго, начнет раздавать насильно автографы людям, которые даже не замечали ее присутствия в зале прилета.

– Джулия, добрый день, меня попросили вас встретить.

– О, долетела я прекрасно! – промурлыкала Джулия. – Пилот был такой чудесный, что даже пустил меня в кабину. Он, оказывается, обожает мои песни. Представляете?

«Она не только не видит, что происходит вокруг, но и ничего не слышит», – догадалась Мишель, но виду не подала.

– Конечно, тяжело все время быть в центре внимания. Но что поделать, это же моя публика, я должна уделять ей внимание. Вот и Андрюша мне всегда об этом говорил, особенно в те годы, когда мы…

– Джулия, это вам! – как из-под земли вырос Глеб, который улыбался не менее лучезарно и эффектно, чем певица.

«Им надо в рекламе зубной пасты вместе сниматься», – с неприязнью подумала Мишель, но попыталась тоже улыбнуться – так сказать, в унисон. Но у нее получилось плохо. И самое неприятное, что Глеб, кажется, заметил раздражение Мишель.

Она ревновала. Но к кому? Она и сама не знала. Ей не понравилось, что Глеб бросился за цветами для Джулии. Еще меньше ей нравилась фраза: «Андрюша мне всегда об этом говорил, особенно в те годы…» В какие годы? Что их связывало? Что могло быть общего у преуспевающего композитора и популярной певички? Наверняка не только песни.

– А Андрюша не приехал? – капризно, как маленькая девочка, спросила Джулия.

– Нет, – слишком резко ответила Мишель, но не удержалась от вопроса: – А что, должен был?

– Вообще-то он обещал… – протянула неуверенно Джулия и, кажется, сама в этот момент засомневалась, когда это он обещал: вчера, год назад или «в те годы»?

– А где все ваши вещи? – поинтересовался Глеб.

У Джулии вообще не было никакого багажа – только черная бархатная, вышитая золотыми нитями сумочка. Скорее всего, вечерняя.