И тут я опять вспомнил о полусвязном бреде лизистейского оракула. Что ж, старик в чем-то оказался прав. Была сомкнута священная лампада моей души, горевшая ярким пламенем чувства долга перед всеми живущими людьми. Фитилек еще коптит, дышит трепетным светом, но стоит только совсем немного подуть на него смрадным дыханием лицемерия и глупости — как он погаснет. Так уж вышло, я столкнулся с подноготною этого, претендующего на звание цивилизованного мира, заглянул за красочный фасад «общечеловеческого счастья» вкупе с «абсолютной демократией», и меня постигло горькое разочарование в милосердии человечества. Слишком много распятых вдоль столбовых дорог цивилизации, вымощенных белыми костями блаженных в своем неведении обывателей и сцементированных их же потом и кровью. Там нет запрещающих знаков. Только как вехи эпох воздвигнуты покосившиеся кресты, на коих покоятся останки святых и проклятых, тысяч отчаянных бунтарей. Да кое-где, среди придорожного чертополоха, можно заметить холмики одиноких могил не понятых и отринутых на задворки общества пророков и проповедников.

* * *

Ушел я от тех, с кем под одною крышей я жил столько лет, вышел, чтобы сказать: теперь меня точно никто не услышит, я больше не буду вам надоедать.

Ушел я от грубых, тупых разговоров, от их лицемерия и матерных слов, чтоб проповедь слушать святых богословов, что медом струится из древних веков.

Ушел я из мира жестоких разборок, где доводам служит кулак и ремень, туда, где любовью пропитанный полог мне дарит желанную, нежную тень.

Я вышел из мира прокуренных кухонь, холодных подъездов и кафельных стен в тот мир отголосков рассветных заутрень, где, может быть, времени нету совсем.

Я вышел из воздуха пьяных угаров, горелой картошки и грязных бачков в небесный елей ароматных туманов и хладную свежесть лесных берегов.

Не надо... Не плачьте... Ведь я добровольно свел счеты с никчемною жизнью своей, ведь там, в облаках, не дышать так привольно и некому править душою моей.

Продажного мира случайные дети, мы сами уйдем, мы не будем мешать; все в белых одеждах, как в новом завете, мы больше не будем вам надоедать.

Мы больше не будем вам надоедать...

* * *

Потихоньку мы отчалили на новоприобретенном корвете от планеты рудокопов. Мне было бы совсем тоскливо, но к моей нескрываемой радости, с нами отправилась Татьяна, так как на базу по старой традиции прислали разбираться мужчину, а нашу знакомую потребовали в штаб на внешней планете, где и решится ее судьба. Мы сидели с ней вдвоем в каюте, и это было тихо и прекрасно. Даже назойливый ухажер Скорпион не мешал нам, поскольку он, после того как сместил меня, был поглощен командирскими заботами. Я с удовольствием скинул бремя правления, но отлично понимал, что моему канонерщику скоро надоест эта забава, и он опять восстановит меня в должности. С этой мыслью я улыбнулся. Заметив мою усмешку, Татьяна тоже робко изобразила улыбку и достала из своей огромной дорожной сумки бутылку бренди. Сказать по-честному, мне в тот момент действительно захотелось спиртного. Очевидно, Татьяна тоже испытывала подобное искушение, поэтому мы, после минутного разглядывания мимики друг друга, рассмеялись тихим и облегчающим душу смехом.

—Эхе-хе, — я потряс шевелюрой и откупорил бутылку,— жизнь продолжается, так выпьем же за то, чтобы она была красивой.

И потекла неторопливая, расслабленная беседа о своих проблемах и желаниях.

— Знаешь, Фобос, — обратилась ко мне Татьяна, когда ее щечки уже горели здоровым румянцем: алкоголь разогнал кровь, — мой контракт кончается всего через две недели...

— А ты получила деньги?

— Да. Остались, в сущности, копейки.

— Ну и прекрасно. Плюнь на этих старперов-полковников и айда с нами, домой, на Землю!

— Домой... на Землю... — с печальной улыбкой повторила она. — Милый мой Фобос, для меня дом вовсе не Земля. Я родилась на холодных планетах альфы Центавра. И, если быть откровенной, никогда не была на голубой планете.

«Вот те на... — подумал я в тишине, — значит уже есть люди, которые видели прародину только на картинках. Они не знали буйства зелени, не дышали чистым, полезным для человека воздухом и не могут считать себя частичкой этого огромного живого мира. Они не понимают таких выражений, как «вздохнуть полной грудью» или «упасть лицом в траву», потому что просто никогда не ощущали этих неописуемых минут в лоне истинной природы». Я рискнул прервать затянувшееся молчание:

— Тань, а что заставило тебя пойти в экспедиционный корпус?

Она в ответ заложила руки за голову и, откинувшись на стуле, напрягла затекшие мышцы. Кремовый комбинезон плотно облегал ее тело. Эти узкие плечики, маленькая, безумно рельефная грудь, этот плавный изгиб спины заставили колотиться мое сердце. Не долго думая, я подвинул свой стул поближе к ней. Туг, совершенно неожиданно, Татьяна обняла меня за шею левой рукой, пальчиками правой потрепала мочку моего уха:

— Любопытное же ты существо! Эта история достойна душещипательного романа. Ну, ладно, слушай. Родилась я в годы депрессии. Когда многие фирмы разорялись, много людей бежало из Центавра... Тяжелое было время...

— Да-да, — прервал я ее, — как раз тогда я только получил в командование корвет и... — Но осекся под ее осуждающим взглядом. Она не хотела, чтобы ей мешали, и я решил далее оставаться только немым слушателем.

— Отец мой растил мясо и получал молоко на своей ферме. Он и сейчас занимается этим. Жили мы, как я говорила, несладко. Катаклизмы, которые обрушивались на нашу систему один за другим из-за активности всех трех солнц, распугали гастарбайтеров и туристов. Бизнес стал совсем трудным. Мой старший брат, не долго думая, подался на заработки в систему. Глядя на него, я тоже мечтала убежать с каким-нибудь звездным капитаном в «малахитовые дебри Эридана», как писали в заманчивых рекламных проспектах, или даже стать подругой заезжего миллионера, который возьмет меня с собой на Землю. Но действительность оказалась гораздо прозаичней... (Тут я взял ее ладонь в свою, и она только улыбнулась в ответ). Единственной возможностью бежать было подписать контракт с экспедиционным корпусом, благо наши планеты были нашпигованы агентами по найму, этими бессовестными ловцами юных душ. Вот так я, шестнадцатилетняя дурочка, на пять лет покинула мой дом («Значит ей сейчас двадцать один,— подумал я, — она, физиологически, всего на два года старше меня»).