Нас встречала вся семья. Мать Татьяны тут же принялась плакать, обняв свою дочь и прижимая ее к себе старческими руками. "Как же она стара, — подумал я, — лет за двести пятьдесят...". Рядом стоял выглядевший гораздо более молодым отец. Он явно был не в духе и все время бормотал что-то вроде: "Ну, хватит, хватит... Пошли домой...". Затем он уставился на меня и лицо его скривила гримаса. На пороге жилых комнат я столкнулся с молодым человеком, которому физиологически можно было дать лет тридцать. Он вскрикнул, увидев Татьяну, и поцеловал ее. Я понял, что это наверняка неожиданно вернувшийся брат.

— Флориан! Ты здесь! — Татьяна радостно захлопала в ладоши.

— Ой! Я забыла тебе сразу сказать... — начала было мать, но Флориан перебил ее:

— Дела пошли отлично, сестренка. Физики обещают несколько десятилетий спокойных солнц. Кругом полно народу и торговля поползла в гору...

Тут Флориан увидал меня:

— Кто это?

Татьяна слегка засуетилась:

— Ну... Это мой друг... Он вывез меня с Росса.

— Друг, говоришь, — братец, конечно, сразу все понял, и ему явно не понравилось мое происхождение.

Неловкую паузу прервала мать Татьяны:

— Ну что же мы стоим на пороге? Давайте-ка все в дом! Обо мне скоро почти забыли. Отчасти из-за того, что родные соскучились по Татьяне, и все внимание матери и брата было приковано к ней одной, да и сам я вел себя очень тихо, не встревая в беседу. Татьянин отец опять же вел себя несколько странно, хотя, может быть, эта его ворчливость — состояние души, с которым он появился на белый свет. Глава семейства даже не пытался изобразить на своем лице улыбку, а все время глядел или перед собой на стол, или на дверь, и бормотал, мол, надо бы загрузить корм, а не сидеть туг с вами... И жене приходилось порой удерживать его, схватив за руку. Наконец, отец с грохотом поднялся и направился прочь из кухни, позвав с собой сына. Уже выходя из комнаты, он повернулся к нам и сказал:

— Татьяна сегодня вечером подоит коров... — Глава семейства уставился на меня, соображая, чем я могу быть ему полезен. — А этот... — Наконец, произнес он и снова замолчал в нерешительности, а потом махнул рукой, — пусть делает, что хочет.

Татьяна поднялась с матерью на второй уровень, а я отправился поглазеть на ферму. То, что называли "коровами" и "овцами" наделе представляло собой ряды автоклавов с культурами тканей, продуцирующих молоко, мясо и шерсть. Глядя на это скопище техники и электроники, мне невольно подумалось, что проще было бы завести настоящих животных, чем так уродовать природу. Побродив пару часов по цехам производства, я вернулся в жилой сектор. Дверь на кухню была приоткрыта. Я тихо подкрался к щелке и услышал всхлипывания Татьяны и ласковый голос ее матери:

— Ну кто он тебе? Ты что, серьезно хочешь, чтобы он остался? Ну-ну, найдем мы тебе настоящего жениха. А этот... Еще неизвестно, человек ли он вообще...

— Он человек, мама.

— Но какой человек! — мать повысила голос. — Ты представляешь, что скажут соседи! Выйти замуж за искусственника! Это позор. Да еще неизвестно, разрешит ли ему начальство...

— Он свободный человек. И к тому же... Не обязательно нам жениться.

— Как это?! — послышался стук кулака по столу. — Не бывать такому позору в нашем роду! Побойся Бога! Это же грех несмываемый!

Я потихоньку отпрянул от двери и на цыпочках прошел дальше по коридору, сопровождаемый приглушенными рыданиями женщин.

До ужина я старался не попадаться никому на глаза. Когда мы располагались за столом, глава семейства молча оттеснил меня от того места, куда я хотел сесть. Сначала я не понял, в чем дело, но сообразил после, что хотел примоститься прямо под образом. "Ну что ж, если они не хотят осквернять мною святой лик в красном углу — извольте", — я сел в другом конце стола и еле заметно усмехнулся этой мысли. Татьяна появилась последней. Кончики ее ноздрей были красными от частых вытираний платком, а ресницы глаз слиплись от недавних слез. Она была очень привлекательна в таком заплаканном варианте, но я боялся лишний раз посмотреть на нее, дабы не вызвать вспышку гнева родителей. Скромно перекусив, я подождал, когда остальные откушают и сказал:

— Спасибо за хлеб-соль, но мне, пожалуй, пора на корабль, а то будут волноваться... — Тут Татьяна закрыла лицо ладонями и выбежала из кухни, но я сделал вид, что ничего не произошло. — Еще раз спасибо.

Я поднялся и, вежливо улыбаясь, попятился к двери. На лице матери появилась улыбка громадного облегчения.

Все кончено: кто с нами, кто не с нами — все решено и подведен итог. Но мы печалимся едва ли — все горести от нас уйдут в песок. В песок тропического пляжа, в песок прибрежной полосы... А жизнь дрожит осенней пряжей — той паутинкой с капелькой росы.

— Да... Было время молодое, и я не думал о судьбе. Да... Было время золотое, и были вина на столе. И было время откровений и водопады лишних слов. Была пора полночных бдений. Была пора бесстыжих снов.

— Зачем сомненьями себя ты вечно мучаешь напрасно? Мир полон грубого вранья, но наша ложь, поверь, прекрасна. Пусть ты, увы, не идеал, но не Иудино колено! И кто, мой друг, тебе сказал, что в мире царствует измена? Природы странные дары мы принимаем, все в смятенье. Мы все участники игры, которой нету объясненья. Неуловим наш идеал — за ним бессмысленны погони. Для нас и так ведь бог создал звезду на темном небосклоне. Мы удивительно близки. А ты твердишь, что мы чужие. Поверь — ромашки лепестки так мало значат в Этом мире. Мы вечно ищем идеал. И в этом жизни оправданье. Бог мир обманчивым создал. И люди счастливы в обмане.